Сердце сокола

Она с десяток раз пообещала всем святым освободиться от него и от той власти, что он имел над ней, — и не справилась с первым же ласковым словом. «Ты нужна мне, черт тебя побери! Нужна так, что я теряю голову, когда вижу, что сам тебе безразличен!» Было? Не было? В голове все перепуталось. Или она сама придумала эти фразы в том полубреду, который овладел ей еще на берегу? Разве мог Сантьяго Веларде признаться в том, что нуждается в Кристине? А потом еще и открыть свой страх перед ее безразличием? Такое-то точно могло только присниться. Но ведь и во сне, среди всех тех кошмаров, что мучили ее то склизкой серостью, то вакханальной яркостью, пробивалась огненными цветами совершенно невозможная любовь.

«Держись, родная!» «Ты важнее всего на свете!» «Я не оставлю тебя!» «Ты единственная, и всегда ей будешь!»

Она прорастала сквозь тьму и холод, разгоняя их своими живительными искрами, и Кристина тянулась к этим цветам заплутавшей и безумно уставшей бабочкой, не зная, не сожжет ли измученные крылья. Но цветы встречали ее, как любимую хозяйку, укрывая от всех горестей, отогревая теплом, возвращая силы для нового полета. И Кристина, вопреки всей боли, снова открывала для них сердце. А теперь понимала, что без них не выжила бы. Некому оказалось бы поддерживать затухающий огонь в ее душе, и Кристина угасла бы вместе с ним.

Было? Не было? Кристина не хотела знать ответ. Даже если всего лишь приснилось, это помогло ей выкарабкаться, а значит, не было ничего дурного в том, что она раз за разом, снова и снова проживала эти волшебные фразы, черпая в них новые силы. Потом, после, когда она окончательно поправится, то сумеет избавиться от своих фантазий, и Кристина чувствовала в себе стойкость это сделать, но сейчас она еще имела право на маленькие слабости. Тем более что о них никто не узнает. О них она могла сказать только Сантьяго, но ему, очевидно, не было больше дела ни до нее, ни до ее чувств. Он привез ей доктора, Хуго и Милагрос, и счел свой долг выполненным.

И только бабушкин крестик на шее и обручальное кольцо на безымянном пальце снова сбивали с толку и лишали Кристину уверенности в правильности сделанных выводов. Сантьяго знал, что она считает этот крестик оберегом, и вернул ей его, когда она нуждалась в защите. Значит, носил его на себе? Точно так же, на груди, и передал его Кристине вместе со своим теплом? И вернул ей кольцо как символ их брака? Нет, она ничего не понимала.

Доктор Монкайо, появившийся в ее комнате сразу после ухода Сантьяго, разговаривал с Кристиной самым ласковым тоном, то и дело хвалил, восхищаясь ее стойкостью и любовью к жизни, и обещал, что в самом скором времени сеньора Веларде окончательно поправится, а Кристина испытывала горький трепет всякий раз, когда он произносил это имя. Конечно, доктор ничего не знал о том, что между супругами Веларде произошло, а Сантьяго, даже если действительно считал Кристину способной на измену, не стал бы пользоваться ее беспомощностью, чтобы расторгнуть их брак. Подлость за ним никогда не водилась. По крайней мере, за тем Сантьяго, которого Кристина знала до королевской коронации. И который никогда не предлагал ее королю в любовницы.

От этой мысли внутри все снова леденело, и под коркой льда Кристина не могла глубоко вздохнуть, и дышала часто, отрывисто и с каким-то надрывом, презирая себя за слабость и тщетно твердя себе о досгоинстве. Откуда взяться достоинству, если муж считал ее продажной девкой? Кристина собрала все остатки гордости, чтобы высказать мужу свое презрение — и что услышала в ответ?

«Я не собираюсь просить у тебя прощения за такую ерунду, Кристина! Рейнардо припомнил историю еще до моего к тебе сватовства, когда я ломал голову, как избавить тебя от его опасной привязанности, и был уверен, что после такого предложения ты сделаешь это куда лучше меня! Я виноват, что не объяснил тебе этого сразу…»

Он был виноват в том, что вообще допустип мысль о Кристининой порочности, и Кристина сдернула подаренный им перстень, ничего не желая слушать.

Сейчас обручальное кольцо, зачем-то снова надетое ей мужем, вопреки всем мучительным воспоминаниям возрождало это самое достоинство. Словно Сантьяго опомнился, понял, как был не прав, признал, что Кристина чиста, — и захотел ее вернуть?

«Я лучше всех знаю, что ты самый чистый и самый честный человек на свете!

Я никогда не думал иначе, что бы сдури не сказал вчера! Я жизни не пожалею, чтобы ты забыла об этом и никогда больше не вспоминала!»

Было? Не было? Такое Кристина точно не смогла бы придумать, потому что это были слова Сантьяго, и голос Сантьяго, и его интонации — умоляющие, совершенно несвойственные, но проникающие в самое сердце и избавляющие его от боли.

Могла ли Кристина позволить себе такие заблуждения? Были ли они

заблуждениями? Она совсем запуталась.