Сердце сокола

— Слабое сердце! — еще сильнее взвилась Виктория. — Я бы на тебя посмотрела, Найо, если бы тебе грозила «подлая гаротта»! Такое унижение, такие муки! Такое оскорбление для Солара! Ты обезумел в своей ненависти к Сантьяго и желании получить его жену! Но расплата будет еще более суровой, Рейнардо! Я не спущу тебе смерти нашего брата! Попомни мое слово: очень скоро ты убедишься в своем заблуждении и раскаешься в своей жестокости! Но будет уже слишком поздно!

Она еще что-то говорила, угрожала, обвиняла, а Рейнардо глупо пытался найти в ее словах доказательства ее невиновности. А может, она все же сейчас искренна? Может, она действительно любит Сантьяго и страдает из-за его мнимой гибели? Может, она обрадуется, узнав, что он жив и невредим? Может, ей не нужен эленсийский трон, а нужен лишь справедливый и благоразумный брат, которым она могла бы гордигься? Как бы Рейнардо хотелось в этом убедиться! Он оставлял Виктории шанс. И только в этом шансе находил силы для воплощения своего плана в жизнь.

Время тянулось отвратительно медленно, выматывая Рейнардо тягостным предчувствием и не давая сосредоточиться ни на одном важном деле. Он раз за разом ловил себя на том, что замирает на середине письма, сломав в руке перо, или останавливается на полуслове, забыв о том, что хотел сказать, потому что где-то в дверях мелькнула Виктория и он приготовился к ее атаке.

В один из моментов своей несвоевременной задумчивости он и заметил огромные голубые глаза, глядевшие на него то ли в страхе, то ли в волнении, а то ли и вовсе — в совершенно нелепом сострадании.

Глаза эти принадлежали сеньорите Марии Паолини, и Рейнардо не удержался от каверзного заявления:

— Не пугайтесь так, сеньорита, я в своем уме и в ближайшее время лишаться рассудка не собираюсь!

В ответ юное создание покраснело до кончиков ушей и, прикрывшись голубым же веером, стремительно покинуло Кафедральный собор, где, как и Рейнардо, присутствовало на воскресной мессе. Рейнардо невесело усмехнулся, не довольный собственной несдержанностью. Так, чего доброго, еще и выдаст себя, поставив под угрозу весь свой наполеоновский замысел. Да и девочку жалко: она-то совсем ни в чем не виновата.

Впрочем, девочка оказалась не из пугливых, в чем уже сегодня Рейнардо имел возможность убедиться.

Он был в кабинете и пытался разобраться с оставшимися после правления регента долгами, когда камердинер доложил ему о просьбе сеньориты Паолини принять ее. У Рейнардо было не слишком много времени, но любопытство победило, и он велел пригласить ее к себе.

Сеньорита Паолини в дорожном белом с голубым платье и с голубым же веером в руках, вошла в кабинет, низко опустив голову и несмело поглядывая на своего короля из-под густых ресниц. На щеках у нее алел румянец, а сложенный веер рисковал быть переломленным в случае наплыва чувств. Она присела в низком реверансе, а Рейнардо посмотрел на нее с заинтересованным ожиданием.

— Я не задержу вас, ваше величество, — первым делом пообещала сеньорита Паолини, так и не поднимая головы. — Мы уезжаем в поместье, и отец уже ждет меня у кареты. Я только поэтому и решилась побеспокоигь вас, чтобы извинигься и не выглядеть в собственных глазах вздорной особой.

Рейнардо повел плечами. Он понятия не имел, о чем она говорит.

— Извиняйтесь, сеньорита, если вы видиге в том необходимость, — милостиво позволил он. — Хоть я, признаться, и не припомню за вами греха.

— Вы и не должны об этом помнить, ваше величество, — как будто бы улыбнулась она и наконец посмотрела на него чистыми небесно-голубыми глазами. — Столько лет минуло с тех пор. Вам тогда исполнилось десять, и в честь вашего юбилея королевский повар испек огромный, восхитительно красивый торт с разными фигурками. Ваш батюшка ценил моего отца, и нас с Марсело тоже пригласили на праздник. А я тогда впервые в жизни увидела такой торт, и полдня простояла, завороженно глядя на него…

В голове у Рейнардо очень медленно стали появляться смутные воспоминания. Торт действительно был великолепен, он и возродился первым. Высотой с Викторию, в красно-золотых цветах Соларов, он был украшен королевскими вензелями на каждом корже, а на самом верхну стояли две искуснейше вырезанные фигурки андалузских лошадей — ровно таких же, как родители подарили Рейнардо и Виктории на их первый юбилей. Вот на них-то и засмотрелась голубоглазая девчонка, чуть приоткрыв рот и невольно протянув к фигурке руки, когда Виктория первой схватила белую лошадь с торта и принялась крутить ее перед глазами, пытаясь понять, из чего она сделана. Рейнардо куда больше привлекла эта молчаливая мольба, нежели изыски королевского повара, а потому он вполголоса попросил Викторию дать игрушку их гостье.