Сердце тьмы

Ничто, кроме шума воды, клокотавшей в тумане под кормой, не нарушало тишины. Берег погрузился в глубокий сон. Я глядел, как неподвижный безмолвный город исчезает в жаркой ночи, пока громкий оклик: «Эй, на катере!» – не заставил меня повернуться. Мы приблизились к призрачно-белому пароходу. В иллюминаторах и на палубах горели огни.

– Это наш пассажир? – прокричал тот же голос.

– Да! – ответил я.

Вся команда корабля была, очевидно, занята подготовкой к отплытию. Слышалась беготня, современный дух спешки звучал в громких приказах: «Пошел брашпиль![6] Опустить боковую лестницу!» – и в обращенном ко мне нетерпеливом призыве: «Скорее, сэр! Нас и так задержали из-за вас на три часа. Вы ведь знаете: мы должны были отплыть в семь!»

– Нет, я не знал, – возразил я, поднявшись на борт.

Воплощением современного духа спешки оказался тощий длинноногий и длиннорукий человек с короткой седой бородкой. Протянув мне костлявую руку, сухую и горячую, он с жаром заявил:

– Что бы там ни говорил суперинтендант, я бы скорее провалился на этом самом месте, чем прождал еще пять минут.

– Это ваше дело. Я не просил вас из-за меня задерживаться.

– Надеюсь, ужина вы не ждете, – выпалил он. – Здесь вам не плавучая гостиница. За всю мою жизнь вы у меня первый пассажир и, надеюсь, последний.

На эту гостеприимную речь я ничего не ответил, да от меня и не ждали ответа. Молнией взметнувшись на мостик, капитан привел свое судно в движение. За все три дня, что я пробыл на борту, он так и не переменил своего полувраждебного отношения ко мне, поскольку не мог смириться с трехчасовой задержкой по милости столь малозначительной фигуры. Прямо он этого не высказал, но чувство раздраженного недоумения сквозило в каждом его слове. Он был смешон.

Был он также и опытен, чем не упускал случая козырнуть, однако я и представить себе не мог более прямой противоположности капитану Джайлсу. Я счел бы его забавным, если бы имел желание забавляться, но забавляться мне не хотелось. Я чувствовал себя как любовник перед свиданием. Человеческая враждебность была мне безразлична: я думал лишь о моем пока неизвестном корабле. Эти мысли в достаточной мере и забавляли меня, и мучили, и занимали.

Капитан парохода понял мое состояние (его ум оказался для этого достаточно проницателен) и исподтишка высмеивал меня в скверной манере старика, цинически взирающего на мечты и заблуждения юности. Я со своей стороны избегал расспрашивать его о моем судне, хотя, бывая в Бангкоке каждые две недели, он, несомненно, знал, как оно выглядит. Я не мог допустить, чтобы о нем (моем корабле) отзывались пренебрежительно.

Тот капитан оказался первым по-настоящему неприятным человеком, с которым мне довелось столкнуться. Мое образование было еще далеко не завершено, хоть я и не знал об этом. Нет, не знал!

Знал я одно: он испытывает ко мне антипатию и почему-то презирает меня. Почему? Потому, наверное, что я на три часа задержал отправление судна. Кто я такой, чтобы меня ждать? Ему самому никогда не оказывали подобной чести, и теперь им владело своего рода завистливое негодование.

Мое нетерпение, смешанное со страхом, достигло крайней степени. Как медленно текли эти три дня пути и как быстро они миновали! Однажды рано утром в роскошных лучах восходящего солнца показалось плоское пространство суши. Мы вошли в устье, прошли многочисленные изгибы, скользнули сквозь тень огромной золоченой пагоды и, наконец, достигли окраины города.

Вот по обе стороны от меня широко раскинулась восточная столица, до сих пор не покоренная ни одним белым завоевателем. Из коричневой почвы вдоль грязной реки поднималось необозримое скопление бамбуковых домиков, увешанных циновками и осененных листвой. Удивительно было думать, что во всем этом растительном жилье, которое растянулось на многие мили, не наберется, вероятно, и полудюжины фунтов гвоздей. Одни строения из палок и травы лепились к низким берегам, точно гнезда каких-то водяных существ, другие словно бы вырастали прямо из реки, третьи длинными рядами стояли на якоре посреди течения. Кое-где над сбившимися в кучу коричневыми крышами высились каменные громады: королевский дворец и храмы – величественные сооружения, чьи стены ветшали под прямыми лучами солнца. Безжалостное, довлеющее, почти осязаемое, оно, казалось, проникало в грудь через ноздри и просачивалось в члены через каждую пору.

По той или иной причине капитан, эта жертва смехотворной зависти, заглушил машины, и теперь пароход неторопливо плыл по течению. Отвлекшись от нового для меня пейзажа, я принялся в тревожной онемелой рассеянности ходить взад-вперед по палубе. Романтические мечты смешались в моем мозгу с вполне трезвыми размышлениями о том, достанет ли у меня умений и знаний: скоро я должен был занять свой командирский пост и, сдав последний экзамен, показать, чего стою.

Вдруг я услышал, что этот болван, капитан парохода, меня зовет. Он жестом пригласил меня на свой мостик. Мне не было до него дела, но поскольку он, похоже, собирался сказать мне нечто особенное, все же взобрался по лестнице.