Сердце тьмы

Старший помощник встал, но не вышел, а остался стоять с дрожащими от негодования губами, глядя на меня так, будто единственное, чего мне при данных обстоятельствах не запрещали приличия, было немедленно испариться. Этот гнев, как и все простейшие душевные состояния, оказался трогателен. Мне стало жаль старшего помощника, и я даже почти ему сочувствовал, пока (увидав, что испаряться я не собираюсь) он не произнес, с трудом сдерживая ярость:

– Не сомневайтесь, сэр: не будь у меня жены и ребенка, я бы подал вам прошение об отставке в ту самую минуту, когда вы взошли на борт.

Я ответил так невозмутимо, словно речь шла о третьем лице:

– Вашего прошения, мистер Бернс, я бы не удовлетворил. Как старший помощник капитана вы связаны договором, действие которого истекает лишь по прибытии в порт назначения. Я ожидаю, что до тех пор вы будете, используя все ваши силы, исполнять свой долг и ваш опыт принесет мне большую пользу.

Его глаза все еще глядели с холодной недоверчивостью, однако перед моим дружелюбием она сломалась. Слегка вскинув руки (впоследствии я привык к этому жесту), он вылетел вон из каюты.

Дальнейший ход событий показал всю бессмысленность этой словесной перепалки. Уже вскоре мистер Бернс сам принялся с тревогой упрашивать меня не покидать его, я же в свою очередь не мог ничего ему обещать. Дело приняло в некотором смысле трагический оборот. И между тем оно оказалось лишь эпизодом, частным проявлением большой проблемы, состоявшей в том, чтобы вывести в открытое море корабль, дремлющий у берегов отравленной реки, – корабль, который отныне принадлежал мне вместе с людьми и снастями, телом и духом.

Временно исполняя обязанности капитана, мистер Бернс поспешил подписать фрахтовый договор, который был бы для нас очень выгоден, не будь в этом мире хитрости и обмана. Едва пробежав документ глазами, я понял, что следует ждать крупных неприятностей, если только противоположная сторона не отличается исключительной порядочностью и готовностью к компромиссу. У мистера Бернса мои опасения вызвали обиду. Устремив на меня уже хорошо знакомый мне недоверчивый взгляд, он с горечью произнес:

– Полагаю, сэр, по-вашему, я поступил глупо?

Я ответил ему с обычным моим благодушием, от которого его удивление всегда, казалось, только возрастало, что ничего такого я говорить пока не хочу, ибо предпочитаю оставить выводы на будущее.

А будущее, как и следовало ожидать, принесло немало бед. В иные дни я вспоминал капитана Джайлса не с чем иным, как с ненавистью. Это его проклятая наблюдательность привела меня сюда, а его сбывшееся пророчество относительно не самой легкой работенки давало повод подозревать, что он намеренно зло подшутил над моей молодостью и наивностью.

Да. На меня навалилось множество трудностей, позволивших мне приобрести весьма ценный «опыт». Люди часто рассуждают о том, как полезен опыт, но в данном случае он оказался для меня неприятной противоположностью очарования и невинности иллюзий.

Должен сказать, что они, мои иллюзии, быстро рассеивались. Однако о тех сложностях, с которыми я столкнулся, не стоит говорить пространней, нежели одним словом: «промедление». Та часть человечества, которая изобрела пословицу: «Время – деньги», – поймет мою досаду. Слово «промедление» проникло в потаенные уголки моего мозга и гудело, как колокол, бьющий набат, до безумия раздражая слух и тревожа все чувства. Оно приобрело черный цвет, горький вкус и ужасающий смысл.

«Право, мне жаль видеть вас таким взволнованным. Поверьте, я…» – таковы были самые милосердные слова, которые мне довелось услышать за все то время. Сказал их, как и следовало ожидать, доктор. Всякий медик по роду своих занятий должен быть милосерден, но тот врач, о котором я говорю, был таков по своей человеческой сути. Профессия не обязывала его подбадривать меня, ведь я ничем не болел. Болели другие – потому-то он и приходил.

Как доктор нашей дипломатической миссии и, конечно же, посольства, он заботился о здоровье команды корабля, которое, говоря вообще, было слабым и колебалось на грани кризиса. Да. Мои подчиненные страдали от лихорадки, а посему время означало не только деньги, но и жизнь.

Никогда прежде я не встречал таких степенных моряков. «Вам достались исключительно респектабельные матросы», – заметил врач. Они не только не злоупотребляли горячительными напитками, но даже вовсе не хотели сходить на берег. Чтобы солнце им не навредило, я занимал их легкой работой под навесами. Человеколюбивый доктор меня похвалил: «Ваши меры предосторожности, на мой взгляд, очень разумны, дорогой капитан».

Трудно выразить, как утешило меня одобрение врача. Его полное круглое лицо казалось совершенным воплощением достоинства и приятности. Он был единственным существом на земле, проявлявшим ко мне хоть какой-то интерес. Посещая наш корабль, он обыкновенно с полчаса просиживал в кают-компании. Однажды я спросил у него: «Полагаю, то, что вы для них делаете, – единственное, чем можно им помочь, пока я не выведу корабль в море?»