Сердце тьмы

Он склонил голову и, сощурив глаза за стеклами больших очков, пробормотал: «Море… Несомненно».

Раньше всех недуг унес эконома – первого человека, с которым я перемолвился словом на борту моего судна. Его забрали на берег с симптомами холеры, и через несколько дней он умер. Не успел я прийти в себя после того, как местный климат сокрушил меня таким приветствием, мистер Бернс, никому ничего не сказав, слег в постель с ужасным жаром. Думаю, его болезнь отчасти явилась следствием его же постоянного раздражения, а остальное с быстротой невидимого монстра, подчинившего себе и воздух, и воду, и прибрежную грязь, довершила природа Бангкока. Мистеру Бернсу было на роду написано стать ее жертвой.

Я нашел старшего помощника лежащим на спине, глаза его сердито горели, от тела, как от печки, шел жар. На мои вопросы он отвечал немногословно, сквозь зубы. Что здесь такого, если человек, у которого сильно разболелась голова, немного передохнет? В кои-то веки!

Вечером, пока я был в кают-компании, из его комнаты до меня доносилось непрерывное бормотание. Рэнсом, убиравший со стола, сказал мне:

– Боюсь, сэр, я не могу ухаживать за ним так, как ему, вероятно, нужно. Ведь большую часть дня я должен быть в камбузе.

Рэнсом был корабельный кок. В первый день, когда старший помощник указал мне на него, он стоял, скрестив руки на широкой груди, и смотрел на реку. Даже на расстоянии он притягивал взгляд пропорциональностью телосложения и осанкой, которая сразу выдавала в нем заправского моряка. При ближайшем рассмотрении меня привлекли его умные спокойные глаза, благородство черт, сдержанно-независимые манеры. А когда мистер Бернс к тому же отозвался о нем как о лучшем члене команды, я с удивлением спросил, отчего совсем еще молодой мужчина такой наружности служит коком.

– У него что-то неладно с сердцем, – отвечал мне старший помощник. – Ему нельзя слишком утомляться. Иначе может упасть замертво.

И этот человек оказался единственным, кто не пострадал от местного климата: потому, вероятно, что, нося смертельного врага в собственной груди, привык сдерживать свои чувства и движения. Это становилось очевидно тому, кто знал его тайну. После смерти эконома мы не нашли в восточном порту ни одного европейца, который мог бы заменить беднягу, и тогда Рэнсом вызвался выполнять двойную работу.

– Я справлюсь, сэр, если буду делать все спокойно, – заверил он меня.

Однако взваливать на него еще и обязанности сиделки, безусловно, не следовало. Кроме того, доктор решительно потребовал, чтобы больной немедленно покинул борт корабля. Сходя по трапу, мистер Бернс, с обеих сторон поддерживаемый матросами, был мрачнее, чем когда-либо прежде. Мы усадили его в экипаж, обложили подушками, и он, сделав над собою усилие, прерывающимся голосом произнес:

– Вы добились… чего хотели… Избавились… от меня.

– Еще никогда вы так не заблуждались, мистер Бернс, – тихо сказал я и, как полагалось, улыбнулся.

Больного поместили в лазарет – кирпичный павильон, располагавшийся во владениях доктора. Я исправно посещал мистера Бернса. Первые несколько дней он никого не узнавал, а потом стал принимать меня так, словно я пришел либо злорадствовать над врагом, либо заискивать перед глубоко обиженным, – в зависимости от смены его горячечных настроений. И в том и в другом случае он умудрялся выказывать мне свое расположение духа, даже когда едва мог говорить. Я держался с неизменным добродушием.

Но однажды сквозь это всегдашнее сумасшествие прорвалось неприкрытое отчаяние. Если я оставлю его в этом ужасном месте, он умрет! Он чувствует, он уверен! Я ведь не брошу своего помощника на берегу? У него жена и ребенок в Сиднее!.. Мистер Бернс выпростал руку из-под простыни, которой был укрыт, и сцепил костлявые пальцы, похожие на когти. Здесь он умрет! Умрет… Ему удалось сесть, но через секунду он упал на подушки и я в самом деле испугался, что все закончится прямо сейчас. Позвав слугу-бенгальца, я поспешил выйти вон.

Назавтра, к моему огорчению, уговоры возобновились. Когда я, дав уклончивый ответ, направился к двери, больной являл собой картину панического страха. На другой день я пришел в лазарет с неохотой. Голос мистера Бернса окреп, и он обрушил на меня ошеломляющее множество доводов. Представив свое дело с какой-то безумной энергией, он в довершение спросил меня, желаю ли я, чтобы мою совесть отягчила смерть человека. Я должен был дать ему обещание не уходить из порта без него.

Я сказал, что сперва нужно посоветоваться с доктором. В ответ на эти слова мистер Бернс раскричался. С доктором? Ни в коем случае! Это смертный приговор!.. Усилие истощило больного. Он закрыл глаза, но продолжал тихо бормотать. Я, мол, с первого взгляда его возненавидел. Покойный капитан тоже ненавидел его. Желал ему смерти. Ему и всем матросам.

– Сэр, к чему вам становиться таким, как этот злой мертвец? Он утащит вас за собой, – завершил мой старший помощник, моргая остекленевшими глазами.

– Мистер Бернс! – вскричал я, выведенный из равновесия. – Да о чем же вы говорите?