Сердце тьмы

Дуновение в самом деле оказалось достаточным, чтобы тронуться с места, – но не более того. Я велел матросам наваливаться на брашпиль, распускать паруса, ставить топсели[11]. Когда это было выполнено, воздух опять сделался почти неподвижным. Тем не менее я обрасопил[12] реи и завершил все остальные приготовления. Сдаваться, даже не попытав счастья, я был не намерен.

Часть вторая

Глава 4

С поднятым якорем, до самых клотов[13] облаченное в холст, мое судно стояло неподвижно, как модель корабля среди отсветов и теней, играющих на полированном мраморе. В загадочной безмятежности безграничных земных сил суша казалось неотделимой от воды. Внезапно мною овладело нетерпение.

– Этот корабль вообще когда-нибудь слушается руля? – раздраженно обратился я к человеку, сжимавшему в загорелых руках штурвал.

Он стоял, освещенный, среди темноты, словно воплощая собой притязания людей на роль кормчих собственной судьбы.

– Да, сэр. Мы медленно, но стронулись.

– Разворачивайтесь на юг.

– Есть, сэр! Есть!

Я принялся расхаживать по корме. Ничто, кроме звука моих шагов, не нарушало тишины, пока рулевой не произнес:

– Нос развернут на юг, сэр!

Я почувствовал легкое стеснение в груди, перед тем как впервые в жизни задать курс моему первому кораблю в безмолвной ночи, отяжелевшей от росы и мерцающей звездами. В этом приказе ощущалась какая-то окончательность: теперь я бесповоротно принимал на себя обязательство день и ночь бдительно оберегать это судно на правах его одинокого командира.

– Так держать! – скомандовал я наконец. – Курс на юг!

– Есть курс на юг! – эхом отозвался рулевой.

Отослав второго помощника и вахтенного матроса вниз, я остался нести вахту сам, и мерил палубу шагами до тех пор, пока не истекли зябкие и сонные предрассветные часы. Слабое дуновение то возникало, то исчезало. Каждый раз, когда оно казалось мне достаточно сильным для того, чтобы разбудить черную воду, тихое бормотание вдоль борта пронизывало мое сердце мягким крещендо восторга и тут же умирало. Я ощущал горькую усталость. Даже звезды, казалось, были утомлены ожиданием зари. Наконец она возвестила свой приход слабым перламутровым свечением в зените. Никогда прежде я не видел в тропиках такого рассвета: тусклый, почти серый, он странным образом напомнил мне высокие широты.

С носа донесся голос впередсмотрящего:

– Слева земля, сэр!

– Хорошо.

Облокотившись о перила, я даже не поднял глаз. Корабль двигался неощутимо. Рэнсом принес мне чашку утреннего кофе. Опустошив ее, я посмотрел вперед и в неподвижной полосе очень яркого светло-оранжевого света увидел плоский берег. Он был словно вырезан из черной бумаги и плыл по воде, легкий, как пробка, но восходящее солнце превратило его в сплошной темный туман, в непонятную массивную тень, трепещущую в огне.

Вахтенные матросы кончили мыть палубы. Я сошел вниз и остановился перед открытой дверью мистера Бернса (находиться взаперти он не мог), но не заговаривал с ним, пока он не остановил на мне взгляда. Только тогда я сообщил ему новость:

– На рассвете показался мыс Лайент. До него миль пятнадцать.

Больной пошевелил губами, но только склонившись над ним, я расслышал язвительное замечание:

– Еле ползем. Хорошего мало.

– Но это все же лучше, чем стоять на месте, – уныло возразил я и ушел, предоставив невероятным мыслям и фантазиям терзать мистера Бернса в его ужасной неподвижности.

Позже, когда второй помощник меня сменил, я бросился на свою кушетку и часа на три в самом деле забылся – так глубоко, что, проснувшись, сперва не понял, где я. На борту моего корабля! В море! В море! Эта мысль принесла мне огромное облегчение.

Через иллюминаторы я увидел совершенно гладкий, обожженный солнцем горизонт – горизонт безветренного дня. И все же одного простора мне оказалось достаточно, чтобы испытать радость счастливого избавления, секундный восторг от того, что я вырвался на свободу.

Когда я вошел в кают-компанию, у меня на сердце не было той тяжести, которую я носил в себе уже много дней. Рэнсом доставал из серванта приборы, готовясь подать первый обед после выхода в море. Он обернулся, и в его глазах я заметил нечто такое, что принудило меня сдержать мое скромное ликование.

– Какие новости? – спросил я инстинктивно, вовсе не ожидая услышать в ответ то, что услышал.

С присущим ему усердно сохраняемым спокойствием Рэнсом сказал:

– Боюсь, сэр, не все наши болезни остались на берегу.

– Неужели? В чем же дело?

Он сообщил мне, что ночью два матроса слегли в постель в лихорадке. Один весь горел, а второй дрожал, но причина, вероятно, была общая.

Известие меня потрясло.

– Один, вы говорите, горел, другой дрожал? Да, наши злоключения и вправду еще не окончились. Каковы эти двое с виду? Совсем плохи?

– Бывает и хуже, сэр.

Глаза Рэнсома спокойно поглядели в мои. Мы улыбнулись друг другу. Улыбка кока была по обыкновению немного печальной, а моя, несомненно, достаточно горькой для того, чтобы выразить тайную злобу, которая мной овладела.

– Как насчет ветра?

– Все утро стоял почти полный штиль, сэр. Но мы понемногу двигаемся. Земля стала чуть ближе.