Сердце тьмы

Было ли это обещанием вступить в борьбу со сверхъестественными злыми силами, я не знаю. В любом случае мне требовалась отнюдь не такая помощь. Чтобы не упустить ни единой возможности хоть немного продвинуть судно на юг, я дневал и ночевал на палубе. Старший помощник был, очевидно, еще слаб и не вполне освободился от своей навязчивой идеи, на которую я смотрел как на проявление болезни. И все же не следовало разубеждать его в том, что скоро он выздоровеет. Я сказал:

– Мы все будем вам очень рады, мистер Бернс. Если вы и впредь продолжите так быстро поправляться, то скоро станете здоровее многих на этом корабле.

Мои слова были ему приятны, но крайнее истощение превратило его самодовольную улыбку в жуткий оскал длинных зубов под рыжими усами.

– А разве ребята, матросы, не поправляются? – спросил он, поглядев на меня с выражением совершенно трезвой обеспокоенности.

Ответив ему лишь неопределенным жестом, я отошел от двери. На самом деле болезнь вела с нами ту же хитрую игру, что и ветер. Она переходила от человека к человеку, кого-то задевая сильнее, а кого-то легче, но всегда оставляя после себя след. Одни спотыкались, другие падали, третьи поднимались, к четвертым она возвращалась. Все матросы имели нездоровый вид, глядели затравленно. Мы с Рэнсомом, единственные, кого лихорадка не коснулась, усердно раздавали всему кораблю хинин. Нам приходилось воевать на два фронта: погода преграждала нам путь спереди, а болезнь дышала в спины. Мои моряки, нельзя не признать, брасопили реи не покладая рук и притом не роптали. Однако энергия покинула их, и, наблюдая за ними с юта, я не мог отделаться от впечатления, что они двигаются в отравленном воздухе.

Мистер Бернс уже окреп настолько, что мог не только сесть, но еще и подтянуть колени к груди. Обнимая их костлявыми руками, как оживший скелет, он глубоко и нетерпеливо вздыхал.

– Самое главное, сэр, – говорил он всякий раз, когда я давал ему такую возможность, – самое главное – это миновать восемь градусов двадцать минут широты. А дальше уж все пойдет на лад.

Поначалу я улыбался, но, видит бог, душевных сил для улыбок у меня оставалось мало, и однажды я потерял терпение.

– О да, восемь градусов двадцать минут широты. Там вы похоронили вашего прежнего капитана, не так ли? – сказал я и сурово прибавил: – Не пора ли вам уже бросить эту чепуху, мистер Бернс?

Он выкатил на меня глубоко запавшие глаза с выражением непобедимого упрямства, но в ответ пробормотал только (да и то еле слышно), что он не удивится, когда с нами сыграют очередную «дьявольскую шутку».

Такие пророчества не лучшим образом поддерживали твердость моего духа. Нескончаемые бедствия начинали на мне сказываться. Я презирал эту свою смутную душевную слабость, твердя себе, что такие мелочи не должны ни в малейшей мере меня подтачивать. Но я не знал, насколько сильным окажется очередной удар и с какой стороны будет нанесен.

Это случилось прямо на следующий день. Солнце поднялось в стороне от южного склона острова Ринг, который по-прежнему висел зловещей тенью слева по корме. Видеть его было уже невыносимо. Всю ночь мы без конца меняли курс, подстраиваясь под слабое дыхание ветра, который, как я подозреваю, только мерещился мне. Вдруг на рассвете прямо нам в лицо подул устойчивый бриз. Откуда он взялся, понять было нельзя. Ничто в небе его не предвещало. Из опыта моряков, увековеченного в книгах, тоже не следовало, что в это время года он может здесь возникнуть. Казалось, не иначе как чей-то злой умысел породил его, заставив нас стремительно удаляться от верного курса. Будь наш рейс увеселительной прогулкой, мы бы несказанно обрадовались и этому бризу, и сверканию ожившего моря, и ощущению движения, и чувству непривычной свежести. Через час ветер стал стихать и в каких-нибудь пять минут вовсе умер, словно не желая, чтобы шутка слишком затянулась. Судно вновь покачивалось, произвольно вертя головой из стороны в сторону. Успокоенное море заблестело, как начищенная стальная пластина.

Скорее для того, чтобы этого не видеть, нежели ради отдыха, я сошел вниз. Неутомимый Рэнсом хлопотал в кают-компании, у буфета. В последнее время он каждое утро кратко отчитывался передо мной о здоровье команды. Когда он повернулся ко мне, его взгляд был, как всегда, приветлив и спокоен. Никакая тень не омрачала умного лица.

– Сегодня, сэр, многие чувствуют себя неважно, – сказал Рэнсом тихо.

– Как? Все слегли?

– Лежат только двое, сэр, но…

– Это последняя ночь их добила. Мы до утра только и делали, что переставляли паруса.

– Я слышал, сэр. Думал выйти и помочь вам, но вы ведь знаете…

– Нет-нет, вам, разумеется, нельзя перенапрягаться. А матросы, кстати, еще и ложатся ночью прямо на палубе. От этого тоже пользы мало.

Кок согласился. Но взрослые мужчины не дети, за ними не уследишь. К тому же их можно понять: на палубе ночью свежо… Сам-то он, конечно, так бы не поступил.