Сердце умирает медленно

Он ждет. Чего? Догадываюсь быстро – думает, когда я с ним поделюсь. Но мне не жалко, даже наоборот. Ка-кое-то особенное удовольствие распирает мою грудь, когда я разворачиваю сладость, отламываю большой кусок и вижу, как он его хватает и сразу сует в рот. Мальчик очень хотел конфету, но все равно сначала дал ее мне.

А я поделилась с ним.

Мы счастливы. Я слышу наш звонкий смех.

Мы бежим.

Сворачиваем с дороги и продираемся сквозь кустарник, пока не выбегаем к тропинке, которая ведет вниз по склону. Мальчик держит меня за руку, чтобы я не упала. Спускаться трудно, и мне не хочется оступиться, чтобы случайно не зацепиться за что-нибудь и не испортить платье – ведь тогда мама непременно станет ругаться. Поднимаю взгляд к небу и вижу, как солнце вспышками пробивается сквозь ветви деревьев, бросая на нас свой свет, словно раскаленные капли. В подлеске шумит ветер: будто десятки дверей со скрипом открываются и закрываются одновременно.

– Давай! – Мальчишка останавливается и протягивает ко мне ручонки. – Прыгай…

Понимаю, что он зовет меня по имени. Силюсь услышать, но никак не получается. Все заглушает музыка, как в фильме ужасов, та самая, что постоянно слышится мне везде – кто-то играет на рояле знакомую мелодию.

Мальчик кричит, зовет меня, уговаривает… Я стою, замешкавшись, и хочу послушаться, но духу все равно не хватает. Мой сон разваливается на части, затягиваемый странной мелодией в черную воронку сознания.

Тогда я протягиваю к нему руки. И он делает то же самое. Но не шагает. Между нами – неглубокий ручей. Я снова поднимаю глаза на мальчишку и пытаюсь рассмотреть, но его лицо расплывается. Перед моим взором остается только щупленькая фигурка сорванца, тонкие ножки в широких шортиках на лямках, выцветшая футболка и протянутые ко мне руки.

Я знаю, что очень-очень его люблю. Я так сильно хочу к нему. Нам хорошо вместе. Ему можно рассказать все, о чем мечтаешь. И только он знает про коллекцию цветных пуговиц, которую я стащила у мамы и зарыла в секретном месте.

Это теперь наш общий секрет.

Силюсь вспомнить, как его зовут. Открываю рот, но вместо звуков выходит что-то нечленораздельное.

Вслушиваюсь в его голос. Он зовет меня по имени. Снова и снова. Но слоги распадаются на отдельные гласные и разлетаются эхом: «Ах-а-а-а, ах-а-а-а-а».

И снова чертова музыка. Она везде. Пропиливает ходы в моей голове, звенит колоколом, бьет набатом в виски, оглушает.

Я падаю на колени и пытаюсь в последний раз оглядеться. И вижу водопад. Тот самый. Потоки воды, сбегающие по горной породе и окруженные зеленой порослью. На секунду всплеск заглушает адскую мелодию, но это лишь короткий миг перед тем, как она поглотит меня, мальчишку и весь мир.

Я задыхаюсь, вздрагиваю и вдруг резко просыпаюсь.

Хватаю ртом воздух и оглядываюсь по сторонам. Та же комната, кресло, на коленях лежит телефон. Я просто заснула.

Откидываю одеяло и встаю. Обнаруживаю, что тело покрыто липким потом. Ожесточенно тру виски, пытаясь восстановить в памяти детали сна, и с досады толкаю кресло, которое заваливается на бок.

Это не видения и не мои фантазии, а что-то еще.

Только что?

* * *

– Доброе утро, – сказала, войдя в кухню.

Подняла голову и несмело посмотрела на маму.

– Доброе утро, Эмили, – по ее голосу понятно, что она до сих пор осуждает меня.

Мать бросила на меня короткий взгляд и вернулась к нарезанию томатов.

– Ты… – я подошла к ней и уткнулась носом в плечо. – Ты прости меня, ладно? Не знаю, что вчера нашло на меня. Разговаривала с тобой грубо, еще и дверью хлопнула.

– Прощаю, – вздохнула она.

И я почувствовала, как ее губы прикоснулись к моему лбу.

– Не злись, хорошо?

– Я не злюсь.

– Ты без настроения.

– Твой отец вчера ушел.

Я отстранилась и посмотрела ей в глаза. Они были красными и припухшими от слез.

– Что? – переспросила я.

– Да. Это окончательно.

– Ох… – я тяжело опустилась на стул.

Нож в ее руках продолжал отбивать стройный ритм, ударяясь о разделочную доску.

– Он не попрощался.

Мать сглотнула и пожала плечами:

– Отец ждал тебя вчера, чтобы объясниться… Но потом мы с ним снова поругались, – она отвела глаза и шмыгнула носом. – Прости, не нужно мне было этого делать. Как-то завелась, и остановиться уже не получилось. Тогда он собрал чемоданы и ушел. Прости, дочь.

Я встала, подошла к ней и обняла одной рукой. Нож завис над доской и медленно опустился, разрезав томат пополам.

– Тебе больно, я понимаю, – сказала я, сжав зубы.

– Не дала вам попрощаться нормально.

– Ну… мы ведь в одном городе живем. Куда он съехал?

– К своей… – слова застряли у нее в горле, послышался тяжелый вздох.

– Ясно, – произнесла я и ощутила неприятный укол ревности. Погладила мать по плечу и спросила: – Тебе помочь?

Она отложила нож, опустилась на стул и запястьем утерла подступающие к глазам слезы.

– Как ты себя чувствуешь?

Я продолжила за нее шинковать овощи.

– С каждым днем все лучше и лучше, – бросила томаты в миску и принялась за зелень. – Во вторник назначен прием у доктора, посмотрим, что скажут. Кстати…

– Что? – мама вся обратилась в слух.

– Насчет моего сердца.

– Ты вроде сказала, что хорошо себя чувствуешь?

– Да. Но…