Серебряная клятва

– Это все же было предательство, и вдобавок довольно ханжеское, ведь совсем скоро я кое-что понял. – Янгред горько усмехнулся. – Что вообще-то моя жизнь и не обязана быть нормальной. Я не так чтобы этого по-настоящему хочу. Пока что.

– Заводить семью? – немного удивился Хельмо. Янгред пожал плечами.

– Где вы привязаны к дому, где есть кто-то маленький, беззащитный и зависимый от вас, где… – он помедлил и кивнул. – Пожалуй, да. Именно. Передо мной, когда я решил вернуться на Пустоши, была картинка, нарисованная десятком поколений, но понадобилось время, чтобы понять: мне она не подходит. Да, я готов был попробовать повторить ее с Инельхалль, но когда не получилось, осознал, что… Инельхалль-то и была мне нужна. Любой. С детьми и без. А сама картинка – нет.

– Звучит как любовь, – тихо заметил Хельмо и поймал грустную улыбку.

– Она и была. И я сглупил. Ведь если в целом, продолжение рода… продолжение рода – это прекрасно, Хельмо, но ребенок – далеко не единственная ценность, которую можно оставить после себя миру. Кто-то оставляет книги, музыку и картины. Кто-то – рецепты лекарств и надежные дома. Кто-то – спасенные жизни и открытые земли. Идеально, чтоб было все, но если вдруг с семьей что-то не сложилось, с этим ведь можно справиться. Это не делает тебя ущербным изгоем. Инельхалль переживала и сама, стыдилась, держа все в себе, и я мог просто сказать ей то, что тебе… но не сказал.

Хельмо сцепил руки на коленях. Он сам еще вовсе не думал о том, что после себя оставит и оставит ли. Не погибнуть бы для начала. А если погибнет, вдруг получится оставить людям хоть один освобожденный город?

– Ты спас уже несколько королевств, насколько мне известно, – произнес он, не зная, ободряет ли. – И спасешь еще многих. Я уверен. Нас, например… Уже живешь не зря.

Янгред все глядел на него – это был потеплевший, благодарный взгляд. Тем не менее он ничего не ответил, а только, собравшись, закончил:

– Инельхалль поступила точно как Хайранг: не приняла меня назад. Примкнула к эриго, затем возглавила их. Завела себе девушку, потом мужчину, потом кого-то еще. Жизнь боевых подруг ей быстро понравилась. Она блистала при дворе, очаровала моих недалеких братцев, стала просто… великолепной. А вскоре, – Янгред опять неопределенно возвел глаза к кронам, будто ища поддержки у соловья, – я уже не мог ее узнать. Будто я любил какого-то другого человека, а этого, нового, скорее, побаиваюсь, пусть и ценю. – Он махнул рукой. – Так мы и жили, но вот… теперь это. И почему именно Хайранг? Их тянет друг к другу давно, но пока мне тяжело вместить это в голову, молюсь об одном – ничего… ничего им не испортить. Уже достаточно наделал. Вот так.

Янгред замолчал, бросил подорожник в траву и резко поднялся. Отбросил волосы за спину и с напускной небрежностью заявил:

– Ладно… я тебя замучил, пойдем хоть в шатер. Холодно уже.

– А твои друзья-птички? – Хельмо улыбнулся. Соловьи пели все громче, они точно слетались именно на это дерево, чтобы подслушивать чужие разговоры.

– А боги с ними, – ответил Янгред. Он казался уже бодрее. – Я загляну к себе, принесу хоть покрывало, ну и еще кое-какие вещи. И вернусь. Ладно?

Хельмо едва поборол желание увязаться следом: опасался, что Янгред таки налетит на Хайранга, что ляпнет что-нибудь, что лагерь перебудит скоро огненная брань… Но он одернул себя, кивнул и, бросив: «Жду», нырнул в шатер. Зажег масляную лампу, которая в подметки не годились вулканическому фонарю. Расстелил пару походных покрывал – из шкуры старого медведя и из шкуры более старого медведя. Вздохнув, спрятал бутыль с остатками вина подальше. Не стоило Янгреду заливать свою… любовную тоску? Да нет, скорее, все же угрызения совести. Теперь это стало очевидно.

Янгред вернулся быстро, о вине не вспомнил. Вообще держался так, будто не было ни подсмотренной сцены, ни очередного разговора, слишком откровенного для короткого знакомства. Они легли, едва обменявшись парой фраз. Загасили свет. Хельмо вгляделся в черноту невысокого потолка и покрепче смежил веки, но спать перехотелось. Удивительно. Еще и ночь украла последнее тепло из земли и воздуха, проникающий за полог холод заставлял все сильнее кутаться в покрывало, ерзать, возиться.

– О чем думаешь? – спросил вдруг Янгред. Тоже не спал.

– О том, что… – Хельмо помедлил, но все же поймал одну из последних мыслей за хвост, – мы знаем друг друга всего три дня. А кажется, будто дольше.

– На войне всякое время множится надвое, так говорят, – отозвались из темноты, и рука шутливо коснулась плеча. – Но если тебе будет легче, можем переиначить пословицу и множить на десять.

– А это уже много! – невольно рассмеялся Хельмо. Но снова вспомнил то, на что они с Янгредом вышли у инадских ворот.