Серебряная клятва

Хельмо трясло не от холода. Он понимал, что не готов, – унизительно, неправильно. Да, он не готов был смотреть в глаза тем, кто вот-вот присоединится к жалкому лагерю, что живые делят с убитыми. Тем, кому придется что-то сказать и кому будет что ответить. И Хельмо убрался прочь, ощущая себя как никогда чужим. Было бы лучше, если бы его убили, и если так не считали еще свои, то союзники наверняка уверились в этом. Никто не окликнул его и не остановил.

Он не знал, сколько пробыл на краю леса, стоя без движения, тяжело опираясь о ствол старой ели. Отсюда он видел стены Басилии, но никто не мог видеть его: ни свои, ни чужие. Хотелось уйти дальше. Вернуться на окровавленный холм. Пустое желание разбередить рану тянуло туда, но благо, Хельмо растерял еще не все благоразумие. В окрестностях наверняка кишели лазутчики, выясняя, атакует противник повторно или отступил. У стен могли поджидать железнокрылые. Да и не стоило солдатам видеть, что их воевода зачем-то идет к вражьему стану, вместо того чтобы планировать новый штурм. Так что он просто стоял. В голове было пусто. Вспоминались недавние победы, удачи, надежды… и меркли на илистом дне скорби и вины. Сегодняшний день уничтожил их.

– В Ринаре остались живые, – глухо раздалось в дождливой тишине за спиной. – Мы разыскали их в подвалах. А трупы погребли до того, как начался дождь.

Хельмо не обернулся, хоть мгновенно узнал голос. Горячая дрожь пробежала меж лопаток – наверное, туда Янгред смотрел. Губы растянулись сами, но улыбаться было больно, даже больнее, чем кричать.

Конечно, Янгред не спросит привычно: «Ты в порядке?», не станет и жалеть. И не укорит, проклятье, тоже не укорит, хотя вправе. Хельмо погубил стольких свергенхаймцев. Эти люди пришли сюда, чтобы за помощь получить землю, где могли бы вырастить детей и обрести дом. Но не будет ни детей, ни дома, лишь потому, что они беспрекословно подчинялись приказам мальчишки. Чужака. Плохого командира, не совладавшего с собой.

– Спасибо, – заставил себя прохрипеть он. – Но ты не обязан докладывать лично.

К чему это? Пальцы сводило судорогой; мокрая еловая кора их царапала; по старым ранам скребло. Но боль хотя бы не давала окончательно потерять самообладание и сознание.

– Я не докладываю, – отозвался Янгред. – Лишь довожу до твоего сведения. Чтобы… – он помедлил и, кажется, сделал шаг, – ты не тревожился пока хоть об этом.

Хельмо вздрогнул снова. Стало лишь хуже, страшнее. Янгред говорил ровно, будто и не был в гневе. Но не мог не быть. Не мог. И как держался? А главное, зачем?

– Ты не… – опять начал он и подавился воздухом, – обязан…

«…волноваться об этом. Отныне – нет. Я никогда за это не расплачусь».

Но горло сжало до удушья. От понимания: вот к чему был скверный сон Янгреда, от осознания: вот чего сам он столько боялся. Такого. Такой ошибки. Нескольких часов, которые разрушат много дней, всю дружбу, любовь и веру. Хельмо с трудом стал поворачивать чугунную голову. Глядя из-за плеча, он видел Янгреда смутно: уже смеркалось, воздух продолжали рассекать острые полосы дождя. Сгущался туман, вился у ног белыми языками.

– Ты не обязан хоронить моих мертвецов. – Сиплый смешок или всхлип вырвался из груди, Хельмо едва узнавал свой голос и едва понимал, что говорит. – А я добавил к ним твоих собственных. Видишь, каким благодарным я умею быть? Каково… доверять мне?

Под ногой Янгреда хрустнула ветка, а Хельмо снова уставился вперед. В мокрой мгле в городе зажигались желтоватые огни, десятки их. На какой-то из площадей вовсе кто-то плясал, бесновался, вопил. Захватчики праздновали победу, а те, что были крылатыми, кроваво пировали и возносили молитвы своей красноперой деве-птице.

– Хельмо… – но даже слышать свое имя оказалось невыносимо.

– И я… – окончательно с собой справившись, прошептал он. Хотелось смеяться над собственной глупостью. – Я что-то говорил о равенстве? О нашем равенстве в этом… этой кампании? Забудь. – Он наконец заставил себя развернуться, закончил тверже: – Забудь, прошу. Видно, боги наказали вас, столкнув со мной.

Они впервые посмотрели друг другу в глаза. Янгред был бледен, кожа и волосы запылились, разводы крови смешались с грязью. Даже дождь не смыл ни следы тщетных попыток догнать конницу, ни следы прикосновений к тем, мимо кого она проскакала в губительном призыве то ли спасать тех, кого можно еще спасти, то ли мстить за тех, кого спасать поздно. Шедшая следом армия безропотно рыла могилы другим, пока конники рыли их себе. Хельмо сжал кулаки, впился ногтями в занывшие ладони.

– Сколько? – Губы Янгреда едва разомкнулись. Взгляд оставался тусклым.

– Три сотни, – так же тихо ответил Хельмо. – Твоих. А моих…

– Значит, не ошибся, – Янгред говорил словно в никуда. – Давно примерился точно оценивать количество трупов, когда их складывают в горы.