Серебряная клятва

Люди молчали, понурые и настороженные. Их можно было понять: они только привыкли к владычеству Самозванки, только поверили, что беды обойдут их в награду за покладистый нрав, – и вот. Они долго не размыкали губ, когда Хельмо напрямую спросил их – народ, именно народ, не дожидаясь допросов бояр:

– Скажите, кто смутил ваши мысли? Кто сказал, что врага лучше впустить и что, возможно, к нему даже стоит присмотреться, потому что не такой он и враг?

Вопросы провисели в тишине половину дождливой минуты. Хельмо терпеливо ждал, не грозя оружием, даже не хмурясь. И кто-то все же выкрикнул – тоненько, несмело…

– Штрайдо!

Крик подхватили:

– Штрайдо прислал прелестное письмо в Думу!

– Штрайдо и приезжал к нам два раза!

– Штрайдо сказал, ринарцев рыжие вырезали, а царевнушка защитит!

– Лунные присылали Штрайдо хлеб, когда он просил!

Голоса становились все зычнее, все обиженнее, а в некоторых сквозило еще и злорадство. Позже Хельмо объяснил, почему: Штрайдо был давним фаворитом царя, не таким близким, как Грайно, но все же. Безродный, при дворе обретавшийся как воспитатель царских детей и глава Ученого приказа. Царю он нравился еще тем, как лихо на заседаниях Думы примирял бояр и воевод, а Хинсдро… Хинсдро, не любящему грызню, скорее всего, тем же. После смерти Вайго именно Штрайдо изловчился и сплотил оба блока, убедил позвать Хинсдро на царство. Тот, конечно, этого не забыл, и вскоре Штрайдо получил наместничество. Не зря: ум был сметливый, язык – подвешенный. Но все помнили: безродный. Учителишка, которому повезло понравиться царской семье. А теперь он почему-то уверовал, что пленившая его девчонка – законная царица. И убедил в этом многих.

Хельмо, видимо, и так догадывавшийся, что услышит, закончил речь и ушел. Следующим утром Янгред нашел его молящимся на Лесной Могиле – там, где перед штурмом Басилии они похоронили солдат. Еле увел, еле нашел ободряющие слова. Снова услышал: «Я больше так не оступлюсь», – и ответил: «Я верю». А на сердце крепчала сумеречная буря.

Адру надо взять, чтобы зараза не расползалась, – он был согласен. Эту ложь пора остановить. Но после победы предстоял и другой разговор.

Янгред боялся его больше всего на свете.

5. Смутные надежды

– Мне это не нравится. Кое-кто зарвался.

Влади, полулежа в траве, смотрел на костер. Пламя плясало в блеклых глазах, подсвечивая их; лицо казалось непривычно мрачным. Таким оно осталось, и когда королевич, обернувшись, кивнул себе за спину – туда, откуда доносились чавканье и урчание. К ним примешивались другие звуки, более глухие. С такими кто-то ломает кому-то ребра.

– Это священный город, – жестко закончил Влади.

…И с удовольствием вонзает зубы в еще теплые шматы мяса.

– Не наш, – напомнила Лусиль.

Она предпочла не глядеть туда, где командиры железнокрылых сжирали два притащенных с крепостных стен трупа. Монахов, кажется. Аппетит ей и так уже отбили.

– Но был нашим. И снова будет, – настаивал Влади. – Озинара – особое место. И ты должна – слышишь меня? – должна это уважать.

Совсем он ее извел! Лусиль злобно дернула плечом, ухватила с травы пустую бутылку и, сев, швырнула одному из людоедов в голову. Она попала, но вряд ли причинила мужчине вред: он только бестолково хлопнул крыльями, выронил кость и в пустоту щелкнул челюстями. Зато она определенно привлекла внимание: на нее вскинулись три окровавленных лица, уставились три пары пылающих глазищ.

– Мой супруг, – мстительно произнесла Лусиль. – желает выразить недовольство. Извольте послушать.

Она могла осадить недоумков сама, как делала чаще всего. Но ей стало интересно, стушуется ли Влади, готов ли к чему-то, кроме брюзжания. В армии у него была совсем не та репутация – все-то считали его душенькой, все-то слушались просто за красивые глаза, ни с кем, кроме Цу, он не пребывал на ножах. Голос разума. Не станет муштровать, поможет поделить добычу, любой конфликт или излишнюю жестокость пресечет в зачатке. Если успеет. Тут вот не заметил, как людоеды опять надумали перекусить. А надо было соображать, не просто осудить каннибализм, который уже всех нервировал, но и показательно кого-то выпороть. Но прежде порола Лусиль. Только тут устала быть «злым командиром».

Влади не стушевался. Тоже садясь и обращая на союзников взгляд, он сказал:

– В двадцати шагах храм, и я уже, кажется, запретил такие ужины под его стенами.

Людоеды зарычали и заклекотали на своем наречии. Влади сжал рукоять пистолета на поясе, но холодное усталое лицо не выдало страха. Молодец. Лусиль довольно улыбнулась. Репутация репутацией… но глубоко внутри они с Влади, несомненно, были два сапога пара.

– Мой отец, – возвышая голос, Влади прервал клекот, – желает эти земли неоскверненными. Чтобы местные меньше шарахались от нас. Нам здесь править, напомню. Не вам. И здесь никто никого не будет есть. Убирайтесь.

– Да, убирайтесь, – наконец поддержала Лусиль. – Что я за царевна, если даю глодать солнечные кости у солнечных храмов? Глодайте там, где я не вижу, в роще например.