Серебряная клятва

Храм светлел огромной сахарной глыбой, черными были только купола на его боковых колокольнях. Маяковых костров не горело, не было света и в центральном, сердечном приделе. Священники укрылись в городе, когда лунные еще только пришли.

Стоя на нижней ступени крыльца, задирая голову, Лусиль в очередной раз задавалась вопросом: как все же эти люди так долго держатся? Недавно Цу сообщил, что кто-то из молодых монахов придумал мудреную конструкцию – то ли тряпочные, то ли бумажные крылья на каркасах. Таких уже сделали с пару десятков, и теперь, когда гнездорнцы бросаются в атаку, их встречают такие же крылатые воины… а ведь это не должно работать! Люди не летают, у них тяжелые кости, наука давно это доказала! Колдовство? Или защита господня? Да нет. Не может Хийаро быть на их стороне. Хийаро должен ратовать за воссоединение империи, которую помнил, и за то, чтобы власть попадала в руки достойных. Ведь она достойна, тем более достоин Влади, правда?..

Лусиль, сама не зная зачем, поднялась по ступеням и приоткрыла массивную дверь, по створкам которой змеились резные березовые веточки. Ее встретили сумрак, прохлада, легкий запах хвойных благовоний и тишина. Сердечный придел составляло одно помещение – круглое, высокое, сужающееся кверху. Лавки стояли только по углам; крыша и потолок, как и во всех храмах Хийаро, были из чистейшей слюды. Так повелось издревле, ничто не мешало свету проникать под своды.

Лунные блики гуляли по поверхности круглого священного пруда – огромного, заросшего бледно-розовыми кувшинками. Зрелище – такой водоем не в лесу, а в камне, – завораживало. Большинство родников, на которых возводили храмы, были беднее: вода лишь струйками бежала по тайным трубам в маленькие чаши. Ее не хватило бы на такой омут.

На противоположной стороне высился каменный Хийаро. Как всегда, его расположили так, чтобы он смотрел в душу каждому, кто переступит порог. Доспех облегал тонкий стан, а сам облик соединял два противоположных начала: во вскинутой правой руке был меч, левая бережно прижимала к груди птицу. Милосердный воитель. Обычно идолы высекались небольшими, но водружались на постаменты; этот же был в три-четыре человеческих роста, а босыми стопами касался пола. Сделав несколько шагов, Лусиль почувствовала, что не хочет приближаться к исполину. Было жуткое чувство, будто вот-вот он оживет, сам шагнет навстречу и раздавит. Ее. Врага жителей своего города. Чужачку. Он не Штрайдо, вдруг он все-таки не верит в нее? Какая омерзительная мысль. И откуда только?..

Решив не давать пустым страхам пищи, Лусиль подступила к пруду и опустилась на колени у самого края. В конце концов, она – такая же подданная Хийаро, как прочие. Она могла бы воззвать здесь к Нему так же, как острарцы: храм мало отличался от лунных, та же вода, тот же свет. Но Лусиль не была уверена, что сердце и ум ее сейчас достаточно чисты для молитвы. Скорее, ей просто хотелось уединения. Покоя. И защиты.

Лусиль погрузила кончики пальцев в воду, их тут же закололо. Здесь, кажется, не жило ничего, кроме кувшинок: глаз не цеплял ни движения в темной глубине. Рыбы, жуки-плавунцы или головастики вряд ли вынесли бы такой холод. Лусиль задержала руки в ледяной толще и стиснула зубы. Так голова точно прояснится.

Она снова подумала о Влади – к нему мысли всегда тянулись в минуты тоски, из-за него же тоска и накатывала. Первопричиной был страх – не изжитый с детства страх в любой миг быть вышвырнутой. Удивительно… Сивиллус принял Лусиль в семью, долго не напоминал ей о происхождении, никогда не попрекал, – а страх раз за разом просыпался, и никакие доводы и достижения его не усмиряли. В минуты желчной самоиронии Лусиль сравнивала этот страх с отрыжкой: как ни старайся, иногда сдержаться не получается.

Надев деревянное кольцо ей на палец, Влади повторил старое обещание: никогда от нее не отступиться. Обещанию Лусиль верила, не верила другому – уступчивости отца. Конечно, Сивиллус уважал упрямство сына, а развод был практически невозможен – только если бы у супругов вскрылось вдруг кровное родство. Но кто гарантировал, что Лусиль чем-нибудь не отравится? Не сломает на охоте шею? Не упадет с лестницы? Сивиллус звал ее дочерью. Королевной. Радостью. Это он произносил вслух. Как он называл ее мысленно?

«Он мой отец. Он меня любит. Любит. Любит. И он хороший, просто точно так же, как я сама, считает, что за все, включая любовь, нужно платить».

Она повторяла это как заклинание, часто. Повторила и сейчас, добавив кое-что.

«Он полюбит меня еще больше, когда ступит в Дом Солнца как в свой. А уж как я полюблю себя, и неважно, какое там у меня происхождение».