Серебряная клятва

От крови уже сделался липким подкольчужник, раны жгло. Хельмо чудом увернулся от очередного удара кулаком, не дав окончательно выбить дух из едва подчиняющегося тела. Но слова были хуже, заставляли терять рассудок. Все сложнее было владеть собой. Красный смех незнакомой девушки звенел в голове. Красная пелена крепла перед глазами.

– Самозванке, хочешь ты сказать! – рявкнул он, задыхаясь.

– Царского в ней больше, чем во всех, кто там… – отрезал железнокрылый почти благоговейно. – Кем бы она ни была… во что бы ты ни верил… она достойна…

Ринара все стояла перед глазами, кровавая, темная, мертвая. Оттуда взывали сотни голосов. Взывали они и с моря. Со дна Хора. Из канав и могил. Отовсюду.

– Она забыла о своем боге, – шепнул Хельмо. Гнев вдруг ушел, схлынул резко, как штормовая волна. И вернулась капля сил. – А мы нет. Это наш дом, наш!

Дикарь в попытке добить подался корпусом вперед и открылся. Хельмо, пользуясь этим, резко нырнул вбок, извернулся и с силой всадил палаш ему в спину.

Казалось, он упустил шанс: клинок прошел криво, не должен был серьезно задеть. Но что-то то ли треснуло, то ли хрустнуло – и железнокрылый вдруг, хрипло охнув, осел на колени. Глаза расширились. Рука с оружием разжалась, когтистые пальцы схватили воздух. Хельмо выдернул палаш; алая лужа удивительно быстро хлынула к его сапогам. Он ничего не понимал, бил ведь наудачу. Не ждал, что вот так кончится бой. Но бой…

– Нет. – Дикарь согнулся. Впился в траву. – Нет, нет.

…но бой, кажется, кончился. Кровь все лилась.

Он говорил без булькающих хрипов, выдающих пробитые легкие, он не лишился чувств. Но огромные крылья выглядели странно, неестественно, будто… Хельмо все пытался понять, на что похожа эта бездвижная обвислость, то, что левое оказалось выше правого. Наконец понял: у озинарцев, у монахов, с их хитрыми, но неживыми конструкциями, крылья, если их приладить плохо, смотрелись примерно так. У дикаря они больше не шевелились – казались не частью тела, но деталью плохо скроенного скоморошьего костюма.

– Нет…

Он упал на бок. Было видно, как он стискивает зубы, чтобы не стонать.

Хельмо опасливо приблизился, вгляделся. Огромный корпус, жесткие волосы с тем же странным отливом, что и перья. Мутный взгляд, лицо в крови. Глаза встретились – и накатил безумный морок, от которого Хельмо замер с занесенным палашом. А человека ли он ранил? Не птица ли упала перед ним с недвижными крыльями, несколько сухожилий которых он, видно, перерубил? Дикарь зажмурился. Из прокушенной губы тоже текла кровь.

– Как… тебя зовут? – хрипло спросил Хельмо. Просто чтобы морок отступил, чтобы все снова стало правильным. У птиц нет имен.

– Цу, – донеслось до него, и палаш дрогнул в руке.

– В каком ты звании? – так же сдавленно задал он новый вопрос. У птиц нет и званий.

Дикарь закашлялся, шея его напряглась, ногти впились в траву.

– Командующий легиона железнокрылых. И я прошу…

Хельмо все смотрел, как он корчится, и брезгливо ждал последнее слово: «…пощады». Рука дрожала, перед глазами стоял уже не красный, а белый туман. В сердце больше не оживали прошлые смерти, но пульсировала злость: этот дикарь напал подло, ранил перед решающей битвой, а теперь пресмыкается. Наслышан о доброте Хельмо. Ну конечно… раз приготовил ринарский подарок именно ему. «Нет!» – чуть не слетел с губ рык, но не успел. Цу опять замер, сильнее уткнулся в траву и шепнул:

– …убей. – Он не открывал глаз, едва шевелил губами. Дрожали короткие ресницы. – Без крыльев она меня не примет. И никто… без крыльев нас нет.

Она. Как же все просто на этой войне. Она полна глупых верных псов. С обеих сторон.

Цу разлепил веки и глянул в упор, жадно, умоляюще.

– Ну… же. Не смей щадить, глупый птенец, не смей.

Хочет пасть героем. Нет, просто пасть. Чтобы все кончилось хоть как-то, чтобы забыться и сбежать от позора и боли. Хельмо сам не осознал, как вдруг усмехнулся, горько и понимающе. Нет, нет… нет. Такого конца он не подарит никому, раз не может подарить себе. На милосердие это уже не похоже, зато вполне сойдет за тактическое решение. Он сглотнул. Ноги едва держали. Рука с палашом опустилась, и стало словно легче даже раненому боку. А дикарь тихо, злобно завыл, крупно дрожа. Все понял.

– Я не убиваю просто так, Цу. – Хельмо отступил. Отвернулся, борясь с новым мороком: есть у них с этой тварью что-то общее, одна беда. – Я не знаю, почему тебя подослали сейчас, почему мы встретились не на поле битвы, но раз так, от моего клинка тебе не умирать. – Он пошатнулся, охнул. Надо сесть на минуту, отдышаться, а потом звать часовых. – У меня много пленных. Тебе доверяет сама королевна. Так что…

– Тем хуже тебе!

Он не увидел, скорее почувствовал – как зажглись отблеском последней силы желтые глаза. Когда Хельмо оглянулся, Цу уже вскочил, ринулся вперед, левой рукой схватив меч. Хельмо понимал: слишком мало расстояние, поздно, да и не слушается тело – не то что не парирует атаку, даже не уклонится. И, не защищаясь, он лишь глядел, как приближается окровавленная сталь, глядел и думал: не страшно, так будет лучше. Всем. Он это…