Серебряная выдра (СИ)

Я преступник. Я враг этого общества! Я всю жизнь живу только ради себя и удовлетворения потребностей своего эго. Я даже женился на тебе только потому, что захотел тебя себе, а не потому что вдруг полюбил всех магглорожденных волшебников. Просто мне стало нужно, чтобы именно ты была моей. И мне было плевать на твоё происхождение. Мне вообще-то всегда было на это плевать. В разные времена я просто выбирал для себя наиболее удобную позицию, если хочешь… Можешь считать это чистосердечным признанием, но тебе стоит понять, что ты и сама ни чем не лучше меня. Просто масштабы твоего эгоизма несколько меньше, чем мои.

И я ни в коем случае не призываю тебя расширять их, отринуть мораль… Будь какой угодно, Гермиона — доброй, совестливой — в конце концов, всё это лишь твой личный выбор. Выбор, за который тебе просто не бывает стыдно, но, Мерлина ради, хватит пытаться прикрывать чувством вины тот, другой свой выбор, который ты считаешь отрицательным! Научись принимать и его! Как это ни иронично звучит, но имей уже совесть признать, что тогда, восемь лет назад, ты сделала его без капли сожаления и даже сейчас, зная, к чему он привёл, глубоко внутри, ты понимаешь, что не изменила бы ничего, даже если бы тебе представился такой шанс…

Люциус выдохнул. Мгновение он наслаждался тем, что смог наконец излить на Гермиону весь этот скопившийся внутри него яд и, расстегнув ещё одну пуговицу на своей рубашке, медленно произнёс:

— И сейчас тебе снова предстоит сделать выбор. Нелёгкий, да… Ты должна либо смириться с тем, что ты сделала восемь лет назад, приняв это с высоко поднятой головой, либо наказать себя. Только помни, пожалуйста, что наказывая себя сейчас, ты помимо своей собственной жизни уничтожишь и ещё, как минимум две другие — мою и жизнь нашего ещё не родившегося ребёнка… Как эгоист и себялюбец, я очень страстно не желаю второго, но если твоё эго, задетое собственной неприглядностью, окажется сильнее твоей хвалёной Гриффиндорской смелости, которая не должна допустить разрушения ещё нескольких жизней, то увы, я не стану тебя спасать… Ведь это твой выбор и я уважаю его ровно так же, как уважаю свой собственный — выбор быть для тебя тем, кем ты хочешь, чтобы я был…

В комнате повисла тишина, и, не взглянув на Гермиону больше ни секунды, Люциус поднялся с кровати и вышел из комнаты.

***

Гермиона молчала. Она молчала день. Она молчала два. И даже на третий день, оправившись уже от своего изнеможения — она всё ещё молчала. Молчаливой фигурой бродила она по Малфой-мэнору.

Каждый день, вечерами, Люциус заходил проведать её в спальню. Ночевать в эти дни он предпочёл в другой комнате. Гнев который он испытал к Гермионе в день, когда она упала в обморок, очень скоро в нем, правда, улёгся, а на утро третьего дня он и вовсе осознал, что уже скучает по ней, но торопить её он не смел.

Люциус ждал. Ему было достаточно и того, что Гермиона просто всё ещё находилась в этом доме, что она начала нормально есть и вроде бы даже спать. А ещё она не отдёргивала рук, когда он накрывал их своими ладонями, и не отворачивала лица, когда он целовал её в лоб. В губы целовать её он пока не решался.

Люциус понимал, что весь тот ядовитый поток, который он вылил на её бедную истерзанную муками совести головку, был слишком внезапным и трудным для того чтобы она так просто его переварила. Надеялся он теперь только на то, что по итогу этого самого переваривания она не соберёт вещи и не уедет к родителям в Австралию. Всякий раз при мысли об этом под сердце ему заползал страх. В такие моменты он даже думал о том, что ему не следовало быть с ней настолько напористым и откровенным, с другой же стороны, он понимал, что иным образом поступить с ней он не мог. Люциус был не из тех, кто с терпимостью матери Терезы готов был днями и ночами утешать страждущего, да и Гермионе давно следовало пересмотреть собственное отношение к самой себе. Вот только каким мог стать итог этой нелёгкой для неё работы, с точностью Люциус ответить не мог.

— Мистер Бэгз, — по обыкновению, обратился к своему домовику Люциус, на четвёртый день её молчания, восседая в большом зале во главе стола. — Хорошо ли миссис Малфой сегодня обедала и спала?

— Прекрасно, мистер Малфой, — ответил домовик. — Сегодня у неё открылся просто конский аппетит, и спала она до позднего утра.

— Прекрасно, — Люциус натянул улыбку. — А не скажите ли, мистер Бэгз, чем занималась сегодня миссис Малфой?

— Читала весь день, мистер Малфой, — отрапортовал эльф. — Вот эту книгу.

Мистер Бэгз взял с небольшого столика у дивана довольно толстую книжицу в мягком глянцевом переплёте и протянул её Люциусу. Тот взял её в руки и, приподняв бровь, не без интереса рассмотрел обложку. На ней был изображён мужчина с тонкими щегольскими усиками, над пухлой искривлённой в ироничной усмешке губой, а в объятьях его пребывала весьма привлекательная черноволосая особа с надменным выражением лица.

— «Унесённые ветром», — прочитал он название книги. — Что это такое?