Серебряный век в нашем доме

Вид из “комнаты круглой моей”, как именует ее в “Балладе” Ходасевич, описан не только в стихах: в архиве моего отца хранится рукописная страничка почерком Владислава Ходасевича, незаконченный отрывок, озаглавленный “Окно на Невский”. Текст не совпадает с появившейся под тем же названием статьей, написанной Ходасевичем для “Лирического круга” и опубликованной в Москве в 1922 году, для которой пригодилось лишь заглавие наброска (в поэтическом и, добавим, прозаическом хозяйстве Ходасевича, равно как и в описанном им “Поэтическом хозяйстве Пушкина” находилось применение каждой удачной строке).

Наброску предпослан эпиграф “Мы ведь только играем в предположения, как другие играют в кости. Красинский[209]”.

Вот его текст:

Окно на Невский

Всякий, кто входит в мою комнату, говорит: “Какой от вас вид чудесный!” И правда: хороший вид. Прямо под окном (оно угловое) – мост через Мойку, вправо уходят высокие тополя, сквозь которые стекленеет вода, а прямо, вдаль, виден Невский до самого Государственного Издательства, увенчанного неуклюжим куполом и стеклянным шаром, точно пустой головой (унылая выдумка блаженной памяти Зингера). Невский просторен, чист, ровен, сух и пустынен почти всегда. Только часов с 10 до 5 бегут люди, ерзают автомобили да погромыхивают трамваи; только безусые урбанисты, вчера приехавшие из Пошехонья, могут здесь [почерпнуть материал для своих творений][210].

Свободное время. Белые ночи. Смотрю <…> часами, днями, ночами. Не выдаю за замеч<ательное>, не пророчу, не клянусь в непогреш<имости>! (история сложнее, чем нам кажется; многие важные факт<оры>, м<ожет> б<ыть> нам не заметны, а они-то и решат дело). Но – пусть останется. Во всяк<ом> случае – документ для историка, образец того, что и к<а>к думалось человеку, который летом 21 г<ода> подолгу сидел у открытого окна, выходящего на Невский.

Мы ведь на руб<еже>. Рано подводить итоги прош<лому>. Но самая пора пытаться заглянуть в будущее[211].

Что именно и как именно думалось поэту, нам, к кому обращены эти строки, теперь не узнать, остается по совету Зигмунда Красинского “играть в предположения”. Одно из них нахожу в записях отца: ему приходит на память стихотворение, начатое В.Х. у окна круглой комнаты – последние, важнейшие, два стиха он “дописал, приложив бумагу к стене какого-то дома, на ходу, по дороге”[212] с рынка, куда ходил продавать пайковые селедки, а вторую часть – позднее, в Бельском устье, и которые мой отец соотносит с прозаическим отрывком:

Все жду: кого-нибудь задавит
Взбесившийся автомобиль,
Зевака бледный окровавит
Торцовую сухую пыль.

И с этого пойдет, начнется:

Раскачка, выворот, беда,
Звезда на землю оборвется,
И станет горькою вода.

Ничего не начиналось. И —

Восстает мой тихий ад

В стройности первоначальной.

(“Из окна”)

Тут ожидание бедствий, событий, которые оторвали бы от тоски, от внутреннего смятения, в котором он находился тогда. Но спасали не беды, а стройность его внутреннего ада. Она рождала вдохновение, и тоска отступала.

Автограф стихотворения “Из окна” был среди тех бумаг, что В.Ф. передал моему отцу – возможно, потому и привлек его внимание, но, включившись в “игру предположений”, я бы отметила скорее прозаические строки на обороте листка: