Серебряный век в Париже. Потерянный рай Александра Алексеева

Книга, переведённая на французский Марселем Бельвианом, открывается элегантным эссе «Когда нам улыбается луна», написанным известным поэтом и прозаиком Пьером Мак Орланом. «Странствующие по городу под улыбающейся луной Андерсен, Алексеев и Максимилиан Вокс – один призрак и две живые родственные души – соединили свои имена, чтобы создать эту прекрасную книгу грёз, иллюстрировать её и придать ей законченную форму. Нет смысла представлять Андерсена. Но эта книга, с листами, ещё разбросанными на моём письменном столе, странно оживлённая снежным пейзажем, вызывает образы, полные тайн. Она смешивается с мощной и загадочной жизнью пламени в очагах, она отвечает эхом на крики зверей. Эта книга пришла из сказочных легенд и вошла в собственное творческое видение Алексеевым узорных теней и декораций в сиянии лунных, северных ночей, белым и обледенелым апельсином сказок, где юг и экватор ограничивают словарный запас поэтического рая.

Ради собственного упоения, я сравнил бы иллюстрации Алексеева с чистотой снега, о котором ни разу не говорится в книге, но который я представляю себе, листая пленительные рисунки. Я разложил их в ином порядке, чем в книге, и поверил, что на свет могла бы появиться другая история благодаря новому произвольному расположению. Но я не посягаю на творческий замысел Андерсена, который был со мной под одной крышей в ту февральскую лунную ночь 1942 года, исполненную небывалой меланхолии.

Возможность запросто общаться с виденьями и большого писателя, и большого художника придаёт уверенность, что ты можешь впустить в свой дом рождённые их воображением и мыслями шутовские и изящные фантомы. Эти лунные картинки, вдохновлённые лёгким опьянением северных снегов, воскрешают в памяти романтические образы, которые никогда не перестанут возбуждать нашу фантазию. Среди этой романтики самый пластичный в своей выразительности – человек, призванный быть честным. Эта одержимость честностью властвует над бедным освистанным актёром, над маленькой девочкой в длинной рубашке, как у святой, над крохотной лодочкой, уснувшей на фоне чёрных домов, покрытых снегом и наполненных душевным теплом семейного очага. Алексеев сочинил своё произведение вне роскошной феерии, вызванной к жизни великим сказочником из обыденного мира.

Открывая эту прекрасную книгу, удачно, вдохновенно составленную Максимилианом Воксом, мы входим в то царство искусства, какое должно было бы существовать во всех домах: душистая пшеничная опара, лампа и нарисованные изображения, продлевающие само существование семьи, её легенд и традиций…

Поистине, таинство ночи щедро раздаёт неосязаемые дары; из этих романтических историй и волшебных туманов рождаются образы Алексеева, насыщенные в равной степени надеждами и тайными разочарованьями.

Человек, листая под абажуром это свидетельство приключений, может вкусить сладкую муку, чарующую грусть, которая ассоциируется с самой возвышенной мечтой, которую можно почувствовать от уюта, рождённого созерцанием пылающих дров в старом камине»[94].

Глава семнадцатая Рождение анимашедевра ( 1933 )

Стихопроза Фарга

В эти три года вышли только две книги с его иллюстрациями. Всего лишь фронтиспис и одну полосную гравюру ему заказало издательство Editions de Cluny к роману Ален-Фурнье «Большой Мольн», имевшему в своё время оглушительный успех у читателей. Тираж составил 2 тысячи нумерованных экземпляров. «Галлимар» ещё держался. Для него Алексеев иллюстрировал «Стихотворения» в прозе Леона-Поля Фарга – фронтиспис и 37 иллюстраций в тексте. 38 листов сюиты отпечатаны в мастерской Ригаля. Тираж библиофильский – 156 экземпляров.

Поэт и эссеист Фарг оказался во многом близок художнику по мироощущению и стилистике. В его поэзии «вещи теряют свою конкретность, обыденное становится символом. Пытаясь передать тончайшие ощущения, Фарг особенное значение придаёт музыкальности стиха, стараясь воздействовать необычной структурой слов и фраз. Сюрреалисты считали его своим предтечей». «Унесите меня! Унесите меня, чтоб земное я бросил жильё»[95]. Или: «Луна плачет в листве – как взгляд сквозь дрожащие пальцы»[96]. Или: «С вершины дерева скользит, шурша средь веток, рука, покрытая узором золотистым»[97]. Как в поэзии Фарга, в алексеевских акватинтах призрачные персонажи часто дематериализуются, теряют ясные очертания. Это одушевлённые, но бесплотные, полупрозрачные тени самых причудливых конфигураций, словно возникающие на некоем магическом экране.