Серебряный век в Париже. Потерянный рай Александра Алексеева

Шабаш ведьм 1933 года [98]

«Ночь на Лысой горе» Мусоргского Алексеев услышал первый раз в Париже, на улице Гассенди, в доме 42, в фортепьянном исполнении русской дамы того же возраста, что и его мать. Первые мысли и были о матери, иллюстрации к музыке в анимационном фильме ещё не приходили ему в голову. Однако в его воображении возник медведь, крадущийся вокруг дома, и этот медведь мелькнёт вместе с луной на вершине горы в ночь шабаша.

«Когда Кьяра (Клер. – Л. З., Л. К.) и Альфеони впервые очутились перед волшебным панно, где могло быть представлено всё, само движение, Альфеони сказал себе: "Впервые я создам ожившее изображение, которое останется целостным внутри себя". Потом он спросил себя: "Что я знаю о человеческих движениях?" И сам себе ответил: "Ничего!". Вечером, в кровати, он понял, что ему нужен фантастический сюжет». В 1931 году Алексеев в письме к Мальро писал: размышляя, какую музыку взять за основу визуальных образов, он вспомнил о картине-фантазии Мусоргского «Ночь на Лысой горе»[99].

В 1860 году Мусоргскому заказали музыку к драме Г.Ф. Менгдена «Ведьма», где на Лысой горе происходит шабаш ведьм и колдунов. Вскоре, отказавшись от драмы, композитор задумал написать о ночи на Ивана Купала: прочитал книжку «Чародейство и таинственные явления в новейшее время» М.С. Хотинского с описанием шабаша ведьм. Работа завершилась в 1867 году музыкальной картиной «Иванова ночь на Лысой горе», рассказывающей о «шабаше ведьм, их толках и сплетнях», о том, как ведьмы с «радостью и ликованием, варварски и паскудно величают» сатану.

Мусоргский создал пьесу для соло фортепиано с оркестром. Позже он написал вариацию для оркестра, окончательную редакцию «Ночи…» уже после смерти композитора сделал Римский-Корсаков. Этой партитурой и воспользовался Алексеев. В тёмной комнате он слушал запись в исполнении Лондонского симфонического оркестра под управлением Альберта Коутса, читая партитуру и представляя себе различные сцены. Затем наговаривал воображённые сцены, а Клер рассчитывала их по минутам. Представленные сцены длились почти 30 минут, а музыка звучала 8 минут, в которых им надо было раскрыть борьбу тьмы с божественным светом дня, или битвы добра со злом.

Алексеев вспомнил о Гоголе, свои детские впечатления о «Вечерах на хуторе близ Диканьки». Стали возникать ведьма со скользящим за ней чёртом, укравшим месяц; маленький мальчик, убегающий от монстров, огородное пугало, с которого ветром срывало белую рубаху; мельница, пляшущая вприсядку и машущая крыльями, – это уже из сна пушкинской Татьяны, летающая на метле стилизованная козлиная голова и вывернутая наружу овечья шкура из русских сказок. Пришли на память «Вальпургиева ночь» из оперы Арриго Бойто «Мефистофель», которую он смотрел в Петербурге кадетом, сценки из «Комедии о царе Максимилиане и непокорном сыне его Адольфе», что видел на кухне казармы в Оренбургском кадетском корпусе.

Внимательно изучал звучание различных музыкальных тем: «в основе пьесы у Мусоргского лежит повторяющаяся короткая музыкальная фраза, которая иногда усложняется, а иногда к ней добавляется то, что можно назвать "суффиксом" или "приставкой". Тогда я представил себе систему рисования – давайте её назовём "хореографической", которую я набросал на узком листке миллиметровки. Глядя на множество таких листков, пришпиленных к стене, и слушая музыку, я смог с помощью Клер выделить точное время звучания определённых музыкальных "фраз"».

Дочь писала: «Отец не знал музыкальной грамоты, но он придумал свой собственный способ синхронизации изображения и звука. Рулоны бумажной ленты он закрепил вдоль наших гигантских стен. На этих горизонтальных полотнах он рисовал таинственные значки собственного изобретения, отмечавшие определённые места музыки Мусоргского. Когда я вечером отправлялась спать, отец всё ещё продолжал работать над своим фильмом, а проснувшись утром, я снова заставала его за работой. Когда я приходила завтракать, он умолял меня покрутить ручку граммофона, и я вращала её, пока у меня не отваливалась рука и не приходило время бежать в школу. Однажды папа попросил меня попозировать, и мне пришлось какое-то время лежать, скрючившись на холодном цементном полу нашей студии, – этот набросок потом лёг в основу одного из эпизодов фильма».

Сам Алексеев обозначал: «белые и чёрные лошади – белая лошадь воскресает, затем снова умирает; головы двух ведьм, ангельского вида и злобного; а особенно камень, катящийся справа налево, раздавливая фигуру на коньках в цилиндре. И, наконец, крест». «Толкование сновидений» Фрейда подсказало ему – в фильме можно усмотреть намёк на смерть отца, которого он потерял пятилетним, на метаморфозу, произошедшую с его матерью, надевшей траур. Образ воскресшей лошади – это память о тех днях, когда он в детстве верил, что отец жив. Белая же лошадь символизировала для него коня киевского князя Олега. Все персонажи являлись на экране в обстановке полного шабаша, производя невероятные по пластике движения, и словно растворялись в пространстве.