Серебряный век в Париже. Потерянный рай Александра Алексеева

Наконец её определили в единственную пока во Франции школу Монтессори, знаменитую методикой воспитания свободной личности, разработанной итальянским педагогом и врачом Марией Монтессори, прославившейся ею на весь мир. Когда учитель при первой же встрече спросил Светлану, чему бы она хотела научиться, девочка, решив, что он шутит, не задумываясь ответила, вспомнив свои походы с отцом в Лувр: «Хотела бы изучать культуру Египта и рисовать карты». На следующее утро школьный шофёр, заехав за ней, отвёз в музей. В Египетском отделе её уже ждали. Весной следующего года, когда закончилась стажировка, Светлана, по просьбе учителя, делилась тем, что узнала в Лувре. Смастерила из папье-маше огромную пирамиду, начертила карту Древнего Египта, нарисовала большой портрет Нефертити, своего идола. Пришли её луврские руководители с подарком, вручили книгу, на первой странице значилось: «За отличную работу в отделе египтологии». Но со школой Монтессори Светлане пришлось расстаться – русская школа-интернат родителям была больше по карману. Потом ещё были школы – и муниципальная, и консервативный коллеж Севинье, куда Светлана ходить отказывалась.

Летом Гриневская увезла Светлану с собой в Прованс, отец, Клер и Этьен остались в Париже, Алексеев трудился над «Дон Кихотом» и задумывал «Ночь на Лысой горе». «Мама страстно любила Прованс и людей, там живущих». Бродили по чудесным окрестностям, рисовали оливы, горы, небо. Через год они вновь уехали вдвоём в то же местечко Ле-Толоне. И тут в конце лета произошло невероятное. Мать сообщила Светлане, что она останется в семье мадам Рошетт, с которой они подружились: «Здесь тебе будет лучше, чем с нами в Париже. И отец так считает». Зимой Светлана часто слышала, как родители ссорились. Но почему нельзя вернуться домой, она понять не могла. Ей стало страшно. Мать потрепала дочь по голове и взялась за ручку калитки. Её уже ожидало такси. Светлана стала ходить в лицей на другой конец города Экс, где она стала жить с чужими ей людьми. Мать присылала свои рисунки с забавными зверюшками. «Пытаясь уловить её запах, я нюхала конверты».

Лишь через две зимы Светлана вернулась домой. Гриневской пришлось выдержать немало споров с мужем, не хотевшим возвращения дочери. Светлане выделили комнату, и они с мамой постарались сделать её уютной. Мать вновь становилась близкой и родной, да и Клер снова «покорила» её детское сердце: записала в прогрессивную Эльзасскую школу (L’École alsacienne), где девочке хотелось учиться. Когда в школе узнали, что отец Светланы – художник и автор рекламных фильмов, одноклассники изменили к ней отношение: «никогда ещё никто из моих сверстников не относился ко мне с таким уважением». Эти фильмы смотрели все – они демонстрировались в перерывах во французских кинотеатрах. Её даже попросили достать одну из шапочек фирмы Солье. На экране разноцветные шляпки вышагивали в школу под звуки духового оркестра. «Вскоре все ребята маршировали по двору, танцуя и повторяя движения шляп из папиного фильма. С тех пор каждый раз, когда он заканчивал очередной рекламный фильм, я забирала предметы, участвовавшие в съёмках, и несла в школу коробки с какао, апельсины, кремы, мыло и даже кусочки линолеума». Авторитет её возрос, когда она по просьбе учителя с полным знанием дела рассказала на уроке, как делаются рекламные фильмы. «Стоя перед классом у доски, я подробно описывала те таинства, которые наблюдала, когда родители снимали фильмы».

Внешне их жизнь шла своим чередом. Отец по-прежнему был требователен и строг. «Если пришло время обедать, то пусть еда остынет, неважно: вдруг он нашёл стихотворение, которым он хотел с нами поделиться, – мы должны были сесть вокруг него и слушать, как один из нас читает это стихотворение медленно, чтобы вкушать его, как старое вино. Я часто ждала последнего предложения, чтобы тут же вскочить, но он в ярости говорил мне: "Сядь и прочитай мне это стихотворение ещё раз, пока женщины пошли на кухню". Он делал множество заметок, когда читал, и почти каждые пять минут смотрел на потолок, качал ногой направо – налево, и казалось, что он дремлет. Он полюбил тени деревьев на стеклянном потолке студии. Он хотел почтить эту листву в своём последнем фильме…».

Алексеев сам рассказал Сесиль Старр про образы, которые трансформировались и смешивались с тенями на его потолке, «и я дивился и пытался понять, что же означают эти мерцающие формы. Но прежде, чем я мог придать им какой-нибудь смысл, они уже успевали измениться, зрелище было пленительное. Я пытался пробудиться – не спать, так восхищён я был этими переменчивыми формами, проходившими перед моими глазами, я думал, что это было самое прекрасное кино, которое я когда-либо видел. Я думал, что за время моей жизни нужно было бы сделать как можно больше фильмов именно такого типа. Непостижимые фигуры, двигающиеся медленно, проникающие друг в друга, как те, что я наблюдал в потолочном окне моей студии в виде тени от листвы, залитой лунным светом».

Свою мечту он осуществит в «Ночи на Лысой горе».