Серебряный век в Париже. Потерянный рай Александра Алексеева

И всё же супруги не чувствовали себя в США как дома, хотя Клер сохранила американское гражданство на всю жизнь. Алексеев его принимать откажется. Живя в США, он не принял американский прагматизм, излишнюю, по его представлениям, деловитость. В самом начале 1947 года супруги вернулись во Францию, в опустевшее пространство мастерской на авеню, получившей имя Жана Мулена, героя Сопротивления. А вот транспортировка их уникального изобретения оказалась настоящей проблемой: гигантский игольчатый экран пришлось разбирать на части и упаковать в специальный ящик, придёт он не сразу. Кроме любимого пуделя, они захватили с собой картины Светланы и узкую кровать офицера британской армии, на которой любил отдыхать Алексеев, вернувшись в Париж. Именно на ней предстояло ему по своей воле погрузиться в августе 1982 года в вечный сон.

Встреча с Россией. Л.Н. Толстой «Рассказы и легенды», «Русские сказки»

В нью-йоркское издание «Рассказов и легенд» Л. Толстого 1943 года (после отъезда Алексеева во Францию, в 1948-м, оно будет повторено) вошли восемь народных рассказов, очевидно, более понятных читателю-американцу, в том числе «Много ли человеку земли нужно», «Где любовь, там и Бог», «Хозяин и работник» и легенда «Чем люди живы». Семь цветных (на вклейках, в три цвета) и девять чёрно-белых иллюстраций в технике литографии – скромное, недорогое, но продуманное издание[107]. Легендами названы притчи, видимо, для удобства американского читателя.

Предисловие написала Дороти Кэнфилд Фишер, популярная американская писательница, реформатор образования и общественная деятельница, отстаивавшая права женщин, расовое равенство, руководившая первой в США образовательной программой, формировавшая литературные вкусы. Рассказы-притчи Толстого, также занимавшегося проблемами народного образования и публично выступавшего по важным для него проблемам жизни общества, растрогали автора, напомнили конкретные эпизоды из пережитого: «Любой читатель каждый раз открывает для себя в рассказах Толстого что-то новое, по мере взросления сердца и разума, которые, про прошествии времени, становятся способны воспринимать всё больше и больше вечных Истин. Сорокалетний читатель, с двумя десятками лет взрослой жизни за плечами, прочитав ещё раз потрясающий рассказ "Бог правду видит, да не скоро скажет", находит там более глубокую, непреходящую правду жизни, по сравнению с тем, что он испытал, будучи шестнадцатилетним подростком, когда прочитанный в первый раз рассказ оказал мощное, возможно болезненное, влияние на его бунтарское мальчишеское сердце. Семидесятилетняя женщина, прочитав ещё раз рассказ "Где любовь, там и Бог", находит между строк его текста написанные невидимыми чернилами воспоминаний случаи из собственной жизни, подтверждающие правоту автора»[108]. Кэнфилд видит в Толстом непреходящую правду жизни.

Портрет Толстого на фронтисписе у Алексеева своеобразен. Нарочито сосредоточено лицо. Три глубокие на лбу морщины – бороздами, длинная борода как корни дерева. Мысль художника метафорически выражена в связи писателя с родной землёй, с почвой, с крестьянством. Осмысление народных рассказов неразрывно художником и с осмыслением им пережитого. Когда-то он увидел старика крестьянина, похожего на Льва Толстого. Это было во Владивостоке в 1919-м, в разгар кровавой междоусобицы. Восемнадцатилетний Александр шагал по главной улице, вооружённый винтовкой, выданной ему, как и другим учащимся Морского училища, с приказом стрелять «не в своих», а навстречу демонстранты – и тот старик. Он шёл, широко раскрыв руки, прямо на юношу в морской форме. Алексеев опустил винтовку и – убежал. «Это было самым важным моментом в моей жизни…» – сказал он дочери спустя десятилетия. Размышления о смысле жизни, о её назначении, о человеческих поступках не оставляли его никогда.

Толстой изучал народную речь, перечитывал народные русские сказки, записанные и обработанные А.Н. Афанасьевым, обдумывал притчи и писал близким и понятным народу языком. В первой притче «Чем люди живы» подвыпивший сапожник, увидев рядом с часовней обнажённую фигуру, удивляется: «На скотину не похоже. С головы похоже на человека, да бело что-то. <…> точно, человек, живой ли, мёртвый, голышом сидит, прислонён к часовне и не шевелится». Таков ангел на ступеньках крохотной часовни, дверь в неё крепко заперта на навесной чёрный замок: слабое тело юноши обнажено, он стыдливо скрестил перед грудью руки, голова его безнадёжно опущена. Дума его тяжела.