Как шла работа над этими иллюстрациями, можно проследить, изучив сохранённые художником три странички с автографами, с пояснениями карандашом и чернильной ручкой (номера страниц, названия иллюстраций). Хранилось им и указание Жака Шифрина, подписанное инициалами Ж.Ш., на каких страницах размещать иллюстрации. В архиве швейцарского фонда – и шестистраничная машинописная рукопись, озаглавленная: «Русские волшебные сказки», со списком иллюстраций в каждой главе и множественными собственноручными аннотациями, написанными карандашом и чернилами.
В чёрно-белых перовых заставках, концовках – изображения хитрой лисицы, свёрнутой в кольцо рыбы-щуки с колючими острыми плавниками, двуглавого орла, Жар-птицы в крошечной короне. Пляшущие вприсядку удалые молодцы то по двое, то вереницей, движущиеся в танце девицы, танцующие на задних ногах цирковые лошадки, дерущиеся друг с другом рогатые черти с вилами в костлявых руках только поначалу кажутся взятыми из лубков. Но чем больше в них вглядываешься, тем явственнее слышишь не балалаечные зажигательные переливы, а некую дробь, жёсткость современных ритмов, фигуры выглядят отлитыми из металла или вырезанными из дерева. Даже на суперобложке небольшое трио из музыкантов наяривает на народных инструментах не по-скоморошьи, а с каким-то ожесточением. В концовках встречаются ряды крохотных старинных пушек и «металлических» воинов. В их подчёркнутой повторяемости прочитывается некая агрессивность. Вот где в полную силу зазвучала повторяемость, её ритмы, так увлекавшие его в детстве при игре в солдатики!
Лубок, видимо, привлёк Алексеева простотой техники, лаконизмом изобразительных средств, грубоватым штрихом, цветовыми решениями, фантазией. Наивен, лукав мир лубочной картинки, этой своеобразной энциклопедии народной жизни, рассказывающей о ней подчас языком, не признающим полутонов, легко объединяющим высокое и низкое, духовное и телесное, фантастическое и обыденное, смешное и серьёзное. Это «потешные картинки». У Алексеева, если в его цветных литографиях и есть «потешность», она совсем иного рода. Озорного лубочного юмора, а тем более душевного простодушия, в них нет, нет их в самой пластике, в штрихах и в линиях, даже в использовании цвета, хотя художник ограничивается пятью звучными, выразительными цветами, принятыми в лубке: малиновым, зелёным, жёлтым, красным и чёрным, да и художественное пространство, заметно театрализованное, напоминает лубочное. Композиция нередко делится на две самодостаточные части – нижнюю и верхнюю, в них протекают разные по времени действия. Смелость в лубке выбора приёмов, вплоть до гротеска и намеренной деформации фигур, укрупнение одной из них близки художнику. Хитро жмурящийся кот в нижней части иллюстрации к сказке «Кот, петух и лиса» гораздо объёмнее и крупнее, чем лиса и петух в верхней части этой плоскостной композиции. Но и в ней та особая, мрачновато-жёсткая игровая реальность, которой не бывает в лубке[110]
.Нередко Алексеев выбирал сюжеты, связанные с жестоким противостоянием. Портрет Кощея Бессмертного (из одноимённой сказки) – чудовищно оскалившийся скелет с конём, словно выкованным из жести, – олицетворение войны, собирающей кровавую жатву. Соловей-разбойник – воинственная злая птица, держащая под крылом лук, примостившись в ветвях столетнего дуба. Грузный богатырь Илья Муромец, пускающий стрелу из лука во врага, изображён на переднем плане со спины в кольчуге, со щитом и мечом, но в нём есть что-то беззащитное. Он сидит на расписном игрушечном коньке, да и сам похож на глиняную расписную игрушку. А над ним змеи клубятся. Грубоватые штрихи гравюры, тёмно-синие мрачные оттенки создают тревожную атмосферу непокоя и опасности. Страшны безликие воители, конные и пешие, кто – с пиками, кто – со стрелами наступающие друг на друга, красные и чёрные, в четыре ряда по вертикали, безрадостно освещённые кто – солнцем, кто – луной, в облаках, в тучах пыли – в плоскостном, силуэтном решении. Московский художник, рассматривая иллюстрацию и не зная, что Алексеев работал в годы войны, неожиданно заметил: «Тут звуки Ленинградской симфонии Шостаковича слышны».