Серебряный век в Париже. Потерянный рай Александра Алексеева

Сказочные сюжеты давали Алексееву возможность фантазировать – в иллюстрации про волшебного Финиста-Ясного Сокола над стилизованными теремами пластично парит полуптица-полуюноша в нарядном убранстве, а Марья Моревна напоминает Шамаханскую царицу восточным одеянием, в шароварах и с перьями в волосах. Неожиданны в облаках бодучие и какие-то глуповатые коровы, с изумлением глядящие на происходящее на земле. Тут на доске раскачивается глиняный человечек и расписная кукольная фигурка («Не нравится, не слушай»). Над притаившимися втроём на печке мрачновато-испуганными, похожими, как близнецы, братьями тяжело возвышается в пушистых облаках ярко-красный златогривый конёк, смахивающий на игрушечного («Свинка золотая щетинка, утка золотые пёрышки и златогривый конь»). Фантазия художника, сюрреалистические мотивы, сам штрих, напряжённо решённое пространство лишены шутейства русских «потешных картинок» далёкого-далёкого прошлого. Тут всё, как уже говорилось, о другом и по-другому.

На титульном листе миниатюра: древний Московский Кремль, виден Успенский собор и кремлёвская башня да однообразные домишки вокруг. Символичен образ покровительницы России: в небе парит Дева-птица в русском убранстве, с нимбом и ангельскими крыльями. Её руки распростёрты над Кремлём. Так Богородица, по преданию, своим покровом не раз спасала Москву. О чём думал, что вспоминал русский по происхождению и воспитанию художник, по трагическим обстоятельствам навсегда оказавшийся на чужбине и названный французским? Но и в Советской России ему как художнику не нашлось бы места.

Два персонажа сказки «Волшебное кольцо», два друга – собака и кот, верные спасители влюблённых, помогающие их соединению, вместе с маленьким оркестром и женихом – крестьянским сыном, ударившимся на свадьбе в пляс, открывают американский том «Волшебных русских сказок». В их образах – доброта и даже ласковость. Хочется наивно думать: этот пёс не любимец ли Клер, пудель Джерико, а кот – не алексеевский ли это кот, традиционно повторяющийся во многих его иллюстрациях как наваждение? В лубке, как известно, жила душа русского народа, в литографиях Алексеева – его исстрадавшаяся душа.

Глава двадцатая Возвращение на вторую родину ( 1946 )

Размышления об «Уделе человеческом»

В конце июня 1946 года Алексеев с Клер возвращаются из США в Париж, к себе в мастерскую. До них туда заглянули Светлана и Александра Гриневская, приехавшие чуть раньше. Открыв большие двери мастерской, они увидели лишь голые стены. «Посреди пустого помещения, – пишет Светлана, – одиноко стоял наш чёрный мраморный столик в стиле ампир, остальная мебель бесследно исчезла. Всю мебель поштучно продавал наш друг, скульптор Жорж Виоле, чтобы оплачивать аренду мастерских за прошедшие пять лет. Ощущение было очень мрачное». Они взяли чемоданы и отправились в ближайшую гостиницу. Светлана помогла матери снять небольшую комнату на седьмом этаже на Нотр-Дам-де-Шам, а сама вернулась в мастерские на авеню Жан Мулен, бывшую Шатильон, чтобы заниматься живописью. Скоро приехали отец и Клер с псом Джерико и одним из игольчатых экранов. Настроение у Алексеева было ужасающее. Окна в потолке и зелёные обои наверху высоких стен его заброшенной студии замазаны чёрной краской – светомаскировка от воздушных налётов. Только через несколько месяцев он смог начать работать, лишь работа спасала его от начавшейся депрессии.

Послевоенный Париж изменился. Звёзды на культурном небосклоне иные. За столиком в Кафе де Флор на бульваре Сен-Жермен по традиции ежедневно, с раннего утра работает в табачном дыму Жан-Поль Сартр, новая культовая фигура парижских интеллектуалов, провозглашавший экзистенциализм. К нему днём присоединяется Симона де Бовуар, завораживающая француженок феминизмом, вокруг толпятся друзья и почитатели. В 1952-м – выставка работ Натальи Гончаровой и Михаила Ларионова, обратившая на себя внимание французской прессы. Видел ли её наш Алексеев?

А его друзья всё те же – Супо, Мальро, в США остался Ж. Шифрин, А. Бродович вернётся позднее. В год приезда из США Алексеев нарисовал пером портрет Филиппа к его книге «Дневник призрака» для парижского издательства «Пуэн дю жур», а через год для издательства «А.А.М. Столз» в технике акватинта – портрет Супо с оригинальным изображением его в образе вдохновенного поэта на фронтисписе к «Посланию с пустынного острова».