Серебряный век в Париже. Потерянный рай Александра Алексеева

Киновед Николай Изволов объясняет: «Тотализация – подлинное сжатие времени, поскольку минута проектирования на экран воспроизводит 12 часов реального времени съёмки. Это – попытка поймать невозможное, скрытое состояние, промежуток, незамеченное, что можно обнаружить в последующих анимационных гравюрах Алексеева». Недаром Алексеев чувствовал в себе изобретателя-инженера. Даже в рекламе он не мог допустить ремесленного однообразного повтора. Тотализация приводила в движение и мужские цилиндры, и дамские корсеты, и всё, что требовала реклама, подчиняясь фантазии художника. Крошечные, иногда трёх-, четырёхминутные, но изобретательные, рекламные ролики очаровывали поэтичностью и остроумием. Ритм подчёркивали музыкальные темы.

Вымышленный «Бал у Альфеони»

В 1955 году произойдёт литературное событие, сродни тому, 1935 года, когда появился роман Шарля дю Перрона «Родина», где под вымышленными именами фигурировали Алексеев и Мальро, да и сам автор. Теперь это был рассказ «Бал у Альфеони» в сборнике того же названия, придуманный неким литератором-сюрреалистом Ноэлем Дево (1905–1995), поставившим посвящение «Мсье и мадам Алексеевым» (хотя Клер всегда оставалась Паркер). Вот свидетельство самого Алексеева: «Однажды летним вечером Ноэль Дельво пришёл поужинать в саду у своего друга Альфеони. В студии горел свет: на белой статуе Венеры была красная маска (рекламный аксессуар). На следующую ночь Ноэлю приснился алхимик. Он написал по своему сну книгу "Танец (Бал) у Альфеони" и напечатал её в парижском издательстве "Галлимар"». Алексеев придумал себе полное таинственности имя, подписывая им ранние рассказы, которые никогда не были изданы, и даже, как мы знаем, своё жизнеописание. Автору «Бала» дал фамилию, совпадающую с фамилией крупного бельгийского художника-сюрреалиста – Поль Дельво, что привело в дальнейшем к большой путанице.

Простая русская фамилия Алексеев, очевидно, казалась и Дево недостаточно романтичной и изысканной: «Пресса также впервые открыла его настоящее имя, вполне заурядное, подходившее аптекарю, но недостойное великого поэта», – пишет он о своём герое. Неистовый выдумщик Дево превратил Альфеони в поэта. А образ аптекаря-фармацевта возник даже в повествовании. Рассказ начинался с описания книжки, случайно найденной у библиофилов, из которой автор как бы впервые узнал про Альфеони: «Я только что с большим воодушевлением прочёл сборник стихов Альфеони, который я нашёл у одного букиниста, сохранившего в своё время этот рекламный экземпляр… авантитул получил украшение в виде рисунка чернилами, изображённого с большой аккуратностью в порыве очевидного стремления разжечь интерес известного критика»[118]. Без сомнения, в руки Дево попала «Аптекарша» Жироду с гравюрами Алексеева, им переиначенного в поэта. Всё дальнейшее пусть будет объяснено больным воображением, недаром творчество Дево было приравнено к безумию, как, впрочем, когда-то неистового Женбаха.

Находились, правда, почитатели его сумасбродных экзерсисов, к которым принадлежал и «Бал у Альфеони». Ведь само имя-псевдоним Ноэль Дево принадлежало в реальности прославленному бразильскому фаготисту французского происхождения. Писателя же звали Рене Форже, и он начинал как бретонский инженер. Тринадцать сборников его рассказов, две повести и два романа (он работал до 1994 года) были изданы после его смерти. Имел несколько литературных премий, «Бал у Альфеони», напечатанный «Галлимаром», потом был опубликован в одном лондонском журнале. Но имя Дево находилось в безвестности почти всю его жизнь. Пресса писала: «Его рассказы – аллегории без объяснений, притчи без ключей». «Сами рассказы были незначительными, или, скорее, как рассказы не существовали, но читатель был заворожён ожиданием события, которое кажется неизбежным, хотя это ожидание никогда не удовлетворялось». Оценка впрямую касается и «Бала у Альфеони» с его тягучим началом, перегруженным подробностями, которые не выстреливают, если вспомнить Чехова.