Серебряный век в Париже. Потерянный рай Александра Алексеева

Алексеев делал для Супо подстрочник «Слова…» и лишь потом приступил к работе над иллюстрациями. В «Слове…» французского поэта-сюрреалиста привлекло и мощное лирическое начало. Вот как комментировал он работу над переводом в письме художнику от 22 марта 1946 года, написанном из Мехико: «Дорогой Алёша, Вы вскоре получите из прелестных рук Мюриэль конец "Игоря". Мне очень понравилась эта работа. Я много о ней думал. Вы увидите, что я облёк эту поэму в совершенно особую типографическую форму[123]. Со своей стороны, я придаю этому очень большое значение, так как в процессе изучения типографической презентации для меня стали понятны многие вещи. Я думаю, что поэзия требует такого представления текста и что не напрасно мы, поэты, располагаем слова, чтобы подчеркнуть некоторые смыслы, некоторые звучания, некоторые повторы. Думаю, что вы это чувствуете, как и я. И что поэма от этого выигрывает. Я начал предисловие. Я рассчитываю в связи с Игорем написать важные вещи о поэзии. Эта поэма – великолепный предлог для того, чтобы уточнить некоторые для поэзии вещи. Она придаёт ценность тому, о чём мы слишком часто забываем: что человек живёт не для того, чтобы управлять собой, но что он испытывает властную потребность выразить некоторые импульсы своей души».

«Слово…» – мифопоэтическое и историко-политическое полотно, художественные достоинства которого поражают и сегодня. Трепетно относился к «Слову…» А. Пушкин, выступивший в защиту его подлинности; писатели и учёные советской и постсоветской России, казалось бы, досконально изучили этот великий древнерусский эпос: в 1995 году Пушкинский Дом подвёл итоги: подготовил фундаментальное исследование – 5-томную Энциклопедию «Слова о полку Игореве», куда вошли и статьи зарубежных учёных. Но изучение «Слова…» и прочтение в нём новых смыслов продолжается. В том числе и художниками.

Издатели и художники в Русском Зарубежье обращались к «Слову…» как символу подлинной Руси. Лирический образ единой Русской земли – главный образ, которому посвящены горькие слова автора. Иллюстрации делала Наталья Гончарова для напечатанного в Мюнхене издательством «Орхис» немецкого перевода Артура Лютера в 1923 году, в духе немецкой готики: фигуры воинов, напоминавшие европейских рыцарей, силуэты зверей и птиц вплетены, словно орнамент, в готический латинский шрифт. В Париже «Слово…» в 30-е годы иллюстрировал член «Союза русских художников» и творческого объединения «Мир искусства» Дмитрий Стеллецкий, сделавший две рукописные книги с цветными миниатюрами, выполненными гуашью и стилизованными под лицевые рукописи XVII века.

Особый интерес к «Слову о полку Игореве», видимо, возник в Европе и даже в США после победы Советского Союза в Великой Отечественной войне. Так, в том же 1950 году в Нью-Йорке издали перевод «Слова…» на современный русский язык поэта-эмигранта Георгия Голохвастова с иллюстрациями «мирискусника» Мстислава Добужинского, чьи выполненные тушью и кистью буквицы, заставки, концовки и виньетки (только ими оформлен текст) имели вдохновляющий первоисточник – древнерусскую материальную культуру. Добужинский первым, как подчёркивал петербургский исследователь Г.И. Чугунов, обратился в иллюстрации к «Слову…» к «звериному» стилю.

Алексеев познакомился с древнерусской поэмой ещё в Петербурге, в Первом кадетском корпусе, по выдававшемуся каждому кадету «пособию при изучении русской литературы» – «Слову о полку Игоря», в 14-м выпуске в серии «Русская классная библиотека», вышедшем под редакцией А.Н. Чудинова в Петрограде в 1911 году. Судя по его репликам, он видел оперу на музыку А.П. Бородина «Князь Игорь», возобновлённую в Мариинском театре в Петербурге в 1909 году. Она была прославлена «Половецкими плясками» в постановке Фокина, отличавшимися «весёлым варварством», часто исполнявшимися как самостоятельное хореографическое произведение. Декорации Н. Рериха к «Половецкому стану» восхитили Александра Бенуа – созданные «по принципу панорамы», с отсутствием боковых кулис и фоном с золотисто-алым небом над бесконечной далью степей, с дымами, столбами, подымающимися из пёстрых кочевых юрт. Эти зрительные впечатления впитал в себя художник, размышляя над поиском оригинального графического решения древнерусского эпоса, вдохновившего на поэтический перевод его друга-поэта. В иллюстрациях к «Слову…» он создаст и свой вариант половецких плясок – в странноватых головных уборах и одеждах из звериных шкур, в развевающихся шароварах и меховых сапогах с загнутыми носами ритмично отплясывают половцы с длинными тонкими кожаными ремнями в руках – словно хотят повязать им сразу всех пленённых русских воинов…