Серебряный век в Париже. Потерянный рай Александра Алексеева

Финал битвы словно материализованная метафора: высокий жёлто-коричневый стог посреди тщательно убранного поля с редкими, воинственно торчащими острыми стеблями завершается миниатюрной головой усатого, с открытыми глазами, воина. Голова его накрыта верхушкой стога. А сам стог весь состоит из голов, русских и половецких, сформированных из соломы. Над ним – тонкий серп уходящей луны на покрытом бесчисленными светящимися звёздами небе. Такова метафора итога страшной «жатвы» войны, пожирающей сотни мужских жизней. Невольно вспоминается страшная гора из черепов в «Апофеозе войны» Василия Верещагина. Виктор Васнецов выбрал из всего «Слова…» сцену «После побоища Игоря Святославича с половцами», где на поле спят мёртвым сном древнерусский витязь с открытыми, смотрящими на нас глазами и прекрасный отрок, рядом – убитые половцы, а вдали – уходящее за горизонт кровавое солнце. У русских художников – благоговейное отношение к древнерусскому эпосу: это великое начало русской литературы. Памятник героизму русских воинов, отчаянной храбрости древнерусских князей, пронизанный тоской о едином, сильном и дружном государстве, раскинувшемся на огромных просторах, богатых полями, реками, лесами, – так трактовали древнерусский эпос выдающиеся отечественные мастера книги Владимир Фаворский, Дмитрий Бисти, Юрий Селивёрстов, палехский художник И. Голиков.

Алексеев, как всегда, ни на кого не похож. Почему он всем другим вариантам графического комментария к «Слову…» предпочёл зооморфный код, что позволило литературоведу Борису Орехову назвать этот цикл «сюрреалистическим бестиарием»? Пространство, в котором происходит действие «Слова…», как известно, густо населено птицами – галками, воронами, кречетами (постоянно изображаемый Алексеевым в разных видах сокол упомянут в тексте «Слова…» тринадцать раз) и зверями – белкой, лисами, волками и пр. В самом тексте многие персонажи сравниваются с птицами и животными. Боевые птицы, охотничьи соколы, – князья с выразительно акцентируемой воинственностью, волки – половецкие ханы Кончак и Гзак, брат Игоря князь Всеволод – «буй тур»; жена Игоря Ефросинья Ярославна сравнивает себя с вещей птицей кукушкой, летящей над Дунаем. И Алексеев представляет пленённого князя Игорь в виде сюрреалистического образа поверженного человека с головой сокола, опрокинутого навзничь.

Алексеев прихотливо объединяет разные, на первый взгляд несоединимые, традиции: наскальную живопись французских пещер с буквицами из европейских книжных миниатюр: зооморфные элементы вплетает в геометрические и растительные орнаменты. На одну из заглавных буквиц художник поместил кукушку: с этой буквицы открывается часть «Слова…», посвящённая плачу Ярославны. В другой буквице закомпанован лев, готовящийся к нападению, – очевидно, намёк на князя Игоря, готовящегося идти в поход на половцев. Буквицы с искусно вписанными в них звериными и птичьими фигурами отсылают нас к европейским средневековым манускриптам.

В шестнадцати иллюстрациях у него полностью отсутствуют реалистические изображения конкретных героев поэмы. Ключевой ход в решении иллюстрационного цикла – условный языческий мир животных и птиц, несущий в работах художника сложную эмоциональную, символическую и декоративную нагрузку. Борис Орехов, к примеру, считает изображения русских князей, часто дающихся в гравюрах художника в виде агрессивных соколов с хищными клювами, «тоталитарными». Особое внимание к зооморфному коду отличает и поэтику Супо: «Статистический анализ, проведённый Клод Майар-Шари, показывает доминирование в текстах Супо образов "пернатых", что, по утверждению исследовательницы, характерно и для сюрреалистического бестиария в целом».

Кстати, художник ещё в 1933 году обратился в анимации к зооморфной символике: когда, как мы помним, после просмотра фильма «Ночь на Лысой горе» его спросили, «что символизирует умирающая лошадь», он, не думая ни минуты, ответил: «Смерть отца». Светлана вспоминала, как в детстве, рассматривая иллюстрации Гранвиля, они с отцом рассуждали: «Звери и правда очень похожи на людей, а люди – на зверей». О месте и значимости зооморфного кода в искусстве Алексеев мог задуматься во время жизни в США, где он провёл более пяти лет. Древние звериные тотемы здесь сохраняли популярность в среде коренных жителей страны – различных индейских племён. Экзотические первобытные культуры в первой половине ХХ века вызывали особый интерес европейских художников, маски африканских божков, керамику доколумбовой Америки собирал Пикассо.