Серебряный век в Париже. Потерянный рай Александра Алексеева

Вчитываясь в «Слово…» спустя сорок лет, Алексеев замечает, насколько сильна в древнерусском эпосе языческая стихия, языческое мироощущение автора и его персонажей, накладывающееся на исторический сюжет. Алексеева и Супо волновала первобытная языческая, звериная стихия, полная скрытых тайн, магии и древних символов. Даже из далёкой командировки, из самолёта, летящего из Мехико в Тегусигальпу, Супо сообщает Алексееву о готовящемся издании «Слова…», так волнует его эта книга и сделанное им поэтическое переложение: «Я очень счастлив, что моё переложение "Игоря" не слишком вас разочаровало. Думаю, что в некотором отношении типографическая презентация будет иметь большое значение. Разумеется, пунктуация не нужна, как и кавычки. Думаю, что пунктуация очень ослабила бы стремительное движение[124] поэмы. Эта поэма должна читаться на одном дыхании, а не тормозиться знаками препинания. Пунктуация – это всего лишь довольно примитивный способ регулировать дыхание фразы. В поэзии важно пение, то есть внутренняя необходимость. Все песни свободны от произвольной пунктуации.

Я получил сделанную Мюриэль копию. Она попросит вас проверить написание имён собственных. У меня принята та, которую выбрали в той версии, которую вы мне передали, но в копии есть несколько сомнений. Поэтому важно, чтобы вы сами выбрали орфографию. Это действительно прекрасная поэма, которая научила меня некоторым новым вещам в поэзии. В особенности не следует под предлогом логического (!) объяснения некоторых пассажей делать её пресной. Вы увидите, что я сохранил то, что называют (неверно) темнотами. Это моменты, когда поэт видит то, что другие не видят, а в особенности не понимают, потому что они, самодовольные, хотят понимать любой ценой»).

В иллюстрациях Алексеев пошёл тем же путём недоговорённостей, вполне созвучных безымянному автору «Слова…». Заключая акватинты с мерцающим сложным цветом в прихотливые разнообразные рамы из неровных линий, также с использованием главных двух цветов – зеленоватых и коричневых оттенков, художник создаёт условные, сложно-символические композиции, допускающие целый спектр прочтений. На голубом фоне – гигантское дерево без листьев, хищными старыми корнями вонзившееся в почву, напоминает родословное (геральдическое?) древо русских князей, с воинственными, болезненно скрюченными острыми ветвями, отходящими от одного ствола, но словно готовыми уколоть, поранить и даже «обломать» друг друга.

Изображает художник и драматическую сцену выхода князя Игоря с дружиной в поход против половцев в день знакового, пророчащего поражение затмения: верхний план – чёрный диск солнца с расходящимися в разные стороны огненными острыми лучами, занимающие почти половину листа, под ними – намёк на городище, чуть ниже – шлемовидные головки церквей и на переднем плане тёмными пятнами, крупнее, в движении – условные фигуры всадников, в самом низу листа – светлее – тоже едва различимые силуэтные фигурки пеших воинов в шлемах.

Батальная сцена производит впечатление огромной битвы, хотя в небольшом пространстве листа всего лишь несколько скачущих лошадей. Не на каждом мы видим всадников – кони даны в движении, некоторые воины запечатлены падающими с лошади или уже упавшими, убитыми, причём их фигуры похожи на первобытные наскальные изображения. Склонный к чёрно-белому изображению, в «Слове…» Алексеев использует цвет. Зелёным мерцающим цветом дубрав и полей даны русские воины, жёлто-коричневым, цветом выжженной степи, – половцы-степняки. Среди условных, рельефных силуэтов нет ни одного повторяющегося: каждая фигурка-знак динамична, в стремительном действии, в напряжённом противостоянии врагу или последнем смертельном падении. Вся композиция производит впечатление декоративно решённого панно.