Серебряный век в Париже. Потерянный рай Александра Алексеева

Роман Пастернака наполнен зимними, «снежными» сценами. «Снежные» строки создают настроение, чаще – раскрывают смысл происходящего: «Метель хлестала в глаза доктору и покрывала печатные строчки газеты серой и шуршащей снежной крупою». «Тротуары и мостовые были погребены под глубоким снегом, покрывавшим улицы от одного ряда домов до другого. Снежный покров местами доходил до окон первых этажей», «слоистые снеговые облака» плывут по небу, «как тени по лицу» Живаго, «вьюга свистела и завывала», «первый реденький снежок… превращался в снежную бурю», «снег повалил густо-густо, и стала разыгрываться метель», «воздух дымился снегом». И – «что-то сходное творилось в нравственном мире и в физическом, вблизи и вдали, на земле и в воздухе». Ещё бы – доверчивый Живаго прочтёт в листке, купленном им у мальчишки-газетчика, об образовании Совета народных комиссаров, установлении в России советской власти и введении диктатуры пролетариата. «Величие и вековечность минуты потрясли его и не давали опомниться». Настроения Живаго вновь отобразил художник в кинематографическом движении событий на углу обычной московской улицы. Перед нашими глазами проходит история страны, честным летописцем которой предстаёт Пастернак. Она заканчивается (через десять лет) смертью Юрия Живаго: белеющее всё на том же равнодушно серебрящемся крупном булыжнике мостовой скрюченное тело, упавшее неподалёку от остановившегося трамвая с висящими на подножках полными безразличия людьми – мужские одинаковые силуэты-манекены. Трагические рифмы событий.

Дорога в извозчичьих санях молодых влюблённых Юрия и Тони на ёлку к Свентицким пронизана ожиданием счастья. Будущий доктор обращает внимание «на чёрную протаявшую скважину в ледяном наросте одного из окон. Сквозь эту скважину просвечивал огонь свечи, проникавший на улицу почти с сознательностью взгляда». Тогда и рождаются в нём первые стихотворные строки, возникая в подсознании, «как начало чего-то смутного»: «Свеча горела на столе, свеча горела». Взволновали они и художника: вот оно, заиндевевшее окно, а за ним – ярко вспыхивающая свеча. Увиденная Живаго, не подозревавшего, что она принадлежит той, которой спустя годы будут посвящены стихи «Мело, мело по всей земле, во все пределы…», волнующие нас до сих пор. Пустую Ларину комнату со свечой у окна Алексеев поместит на предыдущем развороте подле проезжающего мимо в санях Живаго и ярко горящих праздничных окон. Изобилие света и – одинокий огонь поэта, огонь трагической любви станет его уделом. (У Пастернака упоминание о той комнате будет значительно позднее, но Алексеев, как всегда, не проходит мимо авторских рифм, воплощая их в ассоциативных образах своей «второй» реальности.)

Безусловно, олицетворением России была для него снежная зима. Девятилетним, крайне любознательным мальчиком, был поражён ею, когда они, вернувшись в Россию из Константинополя, поселились в Гатчине. «Снег начал идти в ноябре, – рассказывал он парижскому интервьюеру в 1960 году, – вместе с ним настало время абсолютной тишины. Окружающий мир стал белым и молчаливым. Земля была густо покрыта снегом, так что к Рождеству я забыл о её существовании»[130]. Он отчётливо помнил плотный снег в оренбургской промёрзшей степи, упав на него обессиленным, чуть не замёрз по дороге – их военный обоз двигался из Симбирска в Троицк.

Как немало зимних пейзажей со снегопадом, с заснеженной ледяной мостовой включил он в цикл «Доктор Живаго», увлечённый прозой Пастернака, так и не пропустил дорогие для писателя смыслы православной России: монастыри, церкви, кресты на шлемовидных куполах, традиционные русские обычаи… Особенно проникновенно дано им шествие в Воздвиженский монастырь с горящими свечами в ночь «на Великий четверг, день двенадцати Евангелий». Сюжет, не имеющий в общем прямого отношения к героям романа, но без которого не мог обойтись Пастернак, свято чтивший православные праздники: «за сетчатою пеленою дождя двинулись и поплыли еле различимые огоньки и озарённые ими лбы, носы, лица. Говеющие шли к утрене», в алексеевском, в его памятливом восприятии, эта ночь одухотворена сиянием, идущим от пламени зажжённых свечей, вписанных в ночное пространство с тёмными детскими и женскими фигурами верующих, их склонённых белых лиц-пятен, с белеющими, заснеженными крышами домов. Рифмы света на фоне могучих стен Воздвиженского монастыря, сердца небольшого вымышленного сибирского городка Крестовоздвиженска, где в соседнем лесу в партизанском отряде находится доктор Живаго. В романе «свечечкой» его называет любимая Лара: «А ты всё горишь и теплишься, свечечка моя яркая!»