Серебряный век в Париже. Потерянный рай Александра Алексеева

Дмитрий Фомин в содержательной статье «Русская графическая гофманиана» останавливает внимание на парижских работах Алексеева, признавая, что «по остроте и парадоксальности пластических решений, тонкости исполнения, силе воздействия гофмановский цикл нисколько не уступает алексеевским иллюстрационным сюитам 1920-х годов, получившим широкое европейское признание и вызвавшим множество споров». В чём именно увидел критик столь свойственные мастерству художника высокие качества гравюр? Приведём выдержки из его убедительных рассуждений: «Призрачное пространство, в которое погружены герои, соткано из совершенно разных фактур – иногда резко контрастных, иногда плавно перетекающих друг в друга, озарено рассеивающим, пульсирующим светом. Фигуры персонажей то истончаются до бесплотных силуэтов, то обретают зловещую материальность. Фантастическое богатство оттенков и неожиданность тональных переходов позволяют говорить о живописности и музыкальности этих композиций. Безусловно, Алексеев в полной мере использует и свой кинематографический опыт: в "Кремонской скрипке" крупные планы "заглавной героини" ритмично чередуются с городскими пейзажами и интерьерами, сходные композиции даются в разных ракурсах… В некоторых листах Алексеев прибегает к жёстким сюрреалистическим методам формообразования: на наших глазах скрипка превращается в девушку, глазные яблоки становятся пуговицами кошмарного Песочного человека, а искалеченная кукла символизирует смерть героя. Технику офорта мастер использует по-своему, открывает в ней новые, неожиданные возможности, созвучные собственному темпераменту и характеру оформляемого произведения. К сожалению, алексеевское прочтение Гофмана, бесспорно, одно из самых ярких и своеобразных в графике ХХ века, осталось совершенно неизвестным российским читателям».

В сказке «Скрипка Кремоны» (в Кремоне появились на свет волшебно-вечные музыкальные инструменты Амати, Страдивари, Гварнери) одержимый скрипичной музыкой советник Креспель, преклоняясь перед скрипками Амати, неистово их ломает, чтобы открыть секрет звучания и самому создать подобное. Парадоксальность превращения скрипки в девушку – одна из величайших художественных находок Алексеева, спровоцированная фантастическим текстом Гофмана. «Но едва взял он несколько первых нот, как вдруг Антония радостно воскликнула: "Боже! Да это я! Я пою снова!". И в самом деле, в серебристо-светлых звуках инструмента слышалось что-то совершенно особенное, точь-в-точь как будто они рождались в человеческой груди. Поражённый Креспель играл как никогда, постепенно одушевляясь, он разразился наконец чудными, полными силы и смелости перекатами».

Как догадался наш художественный гений вслед гению Гофмана в совершенство во всех деталях изображённой скрипки, находящейся в звенящем звуками открытом пространстве, «спрятать» само прекрасное женское тело, недосягаемо мерцающее, оставив снаружи лишь красивую голову? Загадка даже для профессионала. И таких загадок здесь не так мало, притом что художник виртуозно внимал на равных, скажем так, построениям фантастических сказок Гофмана, главному в них: существованию тайны, метафизическим тонкостям в реальном пространстве.

И у Алексеева появляется отнюдь до сих пор не свойственная ему реалистическая чёткость деталей архитектуры, интерьеров, композиционных решений, иногда самих фигур с психологической характеристикой, – то есть в сам рисунок он внёс подзабытую, а то и отвергаемую современным искусством классичность старых гравюр. Он классичен в первой же иллюстрации к «Скрипке Кремоны», с которой и начинается сборник. Самой архитектуре города Г. (то есть реального Глогау, где происходит действие) отдаётся должное. Уж не приезжал ли он туда, не делал ли с натуры наброски улицы? Но лунная освещённость, тёмные силуэты, бросающие тени, сказочная романтика. А потом будет та восхитительно-загадочная скрипка!