Серебряный век в Париже. Потерянный рай Александра Алексеева

Алексеев утвердил свою художественную манеру, свободную от догм, тяготевших над его современниками в Советском Союзе, выработал собственный выразительный и узнаваемый стиль, свою эстетику. К 15 сентября 1959 года роман с его иллюстрациями был отпечатан в Париже офсетом тиражом 10 250 нумерованных экземпляров. (Первое скромное издание «Живаго» в мягком переплёте без иллюстраций вышло в 1958 году.) 5 ноября 1959 года Пастернак получает первый отпечатанный экземпляр «как свидетельство восхищения и любви по поручению и от имени издателя, иллюстратора, переводчиков», – писала автору Жаклин де Пруайяр. «Книга большого формата, чудо полиграфического искусства, специальная тонкая бумага позволила печатать рисунки, выполненные в изобретённой Алексеевым графической технике сериями, на обеих сторонах листа и на обороте текста», – комментировала Пруайяр в предисловии к письмам Пастернака 1957–1960 годов, опубликованных в «Новом мире» № 1 за 1992 год. Полученная книга была дорога Пастернаку, незаслуженно униженному и оболганному. (Помните? Он отказался от Нобелевской премии, за которую хлопотал даже А. Мальро.)

Пруайяр стала доверенным лицом Пастернака и одним из четырёх переводчиков романа (основным была Элен Пельтье). Они познакомились в январе 1957 года, когда она, молодой доктор философии Гарвардского университета, защищавшаяся у Р. Якобсона (тема её диссертации «Христианские мотивы в былинах русского цикла»), стажировалась в Московском университете, посещала семинары В. Виноградова, С. Бонди, Н. Гудзия. «Доктор Живаго», прочитанный в машинописной копии, на неё, глубоко религиозного человека, христианку, произвёл огромное впечатление. О чём она написала в предисловии к письмам к ней Б. Пастернака. Она преклонялась перед гением Пастернака-поэта и отдала немало сил, чтобы издать его роман у Гастона Галлимара, которого назвала «защитником духовных ценностей и независимости писателей», к тому же «одним из главных французских издателей». Французская аристократка по-пастернаковски прочла роман – как «высказывания поэта о предназначении человека, сотворённого по образу и подобию Божию, о страданиях и слезах своего народа». А Пастернака она пленила при первой же их встрече ответом на его вопрос гостям: на героев какого русского писателя похож Юрий Живаго? Лишь Жаклин сказала правильно – «Чехова». «Да, – подтвердил Пастернак, – Живаго – сын лучших чеховских героев, в нём все их достоинства и недостатки». Он «из почтения к Чехову» сделал героя врачом. А когда начинал писать роман, перечитывал Чехова. Рассуждениями Живаго он так объясняет эту свою любовь: «Из всего русского я теперь больше всего люблю русскую детскость Пушкина и Чехова, их застенчивую неозабоченность насчёт таких громких вещей, как конечные цели человечества и их собственное спасение». Одной деталью такое отношение к Пушкину отзовётся и в романе, и в иллюстрациях.

«Светло-серая домашняя куртка гармонировала с серебром его волос. Белая рубашка оттеняла загар лица и блеск ореховых глаз. Открытость взгляда и почти неудержимая живость сразу меня покорили. Ничего лишнего, неуместного не было в облике этого человека. Сдержанность движений, особенно длинных и тонких рук, говорила о самообладании и силе внутренней жизни… Обаяние и горячая нежность баритонального тембра его голоса сразу победили смущение, которое охватило меня, впервые оказавшуюся в присутствии поэта». Этот выразительный портрет автора «Доктора Живаго» оставила нам его незаурядная французская почитательница. Позднее Пастернак объяснит ей, насколько важна для него публикация романа. «Он считал это своим святым долгом, чтобы выполнить его, он готов был на любые жертвы – кроме изгнания из родной страны». В письме к Шаламову: «Я окончил роман, исполнил долг, завещанный от Бога».

В одном из писем Пруайяр сообщила Борису Леонидовичу: Галлимар затеял иллюстрированное издание романа и пригласил для этого художника Алексеева, работающего в некой новой технике. Писатель разволновался: что это за техника? А главное: хороший ли художник рисовальщик? Рассмотрев книгу, написал, что он не годится, «чтобы судить о современном рисунке», но ему кажется – в книге он нашёл иллюстрации, «выполненные с мастерством Энгра или Шассерио, хотя это может показаться странным и старомодным». И далее то, что цитировалось нами выше: Алексеев «отразил сам дух книги» и напомнил ему обо всём, «что было русского и трагического в нашей истории». В последующем письме, как подтверждение: «Все постепенно признали, что большинство иллюстраций удачны. В них избытки души и выразительности. Они глубоко волнуют». С детства живший в атмосфере искусств, сын большого художника, Борис Леонидович безошибочно угадал и определил художественное решение графического цикла.