Серебряный век в Париже. Потерянный рай Александра Алексеева

Алексеев отказывается поэтизировать смерть, его гравюры опровергают предсмертные размышления Кио Жизора: «Смерть, насыщенная дрожащим братским шёпотом, бдение побеждённых, многие завтра поклонятся как своим великомученикам, кровавая легенда, из каких творятся золотые легенды!»[143] Рисуемый чёрной жестковатой линией остро драматичен портрет самоубийцы Чена: он опрокинут навзничь в пустом, мёртвом пространстве, словно лишённом воздуха и цвета. «Дважды умерла» названа гравюра с изображением молодой женщины с нежным и милым лицом, скукожившейся на ледяном смертном ложе, словно почерневшем от горя. На одной из завершающих цикл гравюр Катова бросают в горящую паровозную топку. Финальная гравюра «Любить живых» переносит в подземный мир: безглазы скелеты в парадных одеждах и траурных чёрных шапочках на голых черепах, а над ними безмятежно растёт трава.

Художник, столкнувшийся во время Гражданской войны в России с зверствами большевиков, отказывается воспевать подвиги их китайских единоверцев, творить из них золотую легенду. Его гравюры, проникнутые печалью и состраданием (комментаторы назвали одну из них «Грустно и зябко»), они не только о зле и насилии, переполняющих несовершенный человеческий мир.

По контрасту с ожесточённым противостоянием людей – ошеломляющая красота природы. Любуясь поэтичностью алексеевских пейзажей, видишь: работая в совершенно другой технике, он передаёт дух и обаяние старинных китайских гравюр, выполненных в жанре «шань-шуй» – столетиями беседующих со зрителем на языке «гор и вод». Несётся по бурной реке, ловко управляясь единственным веслом, привставший в узкой лодочке китаец в национальной конической панаме «доули». Захватывает дыхание от нежной прелести речного пейзажа с его волнующим оттенком розового тумана в сочетании с серо-голубой полоской воды. На другой гравюре – издатели в 2013 году назвали её «Японская весна» – миниатюрные кораблики теряются в огромном бело-голубом водном пространстве, увиденном сверху, а вдали раскинулась горная гряда с белоснежными вершинами: Алексеев, как всегда, абсолютно самостоятелен, знакомство со знаменитыми видами горы Фудзи Хокусая ощутимо разве что на уровне композиции. Пожилой китаец, медитируя на воде с длинной трубкой в руке, окружён плотными широкими листьями кувшинок, белеющими в вечерней полутьме ядрышками свернувшихся цветков, и за его спиной – полукружия невысоких гор, напоминающие опрокинутые чаши-пиалы. Вся работа выдержана в деликатном зеленовато-сером колорите.

В 2016 году в Москве, в Музее изобразительных искусств имени А.С. Пушкина на выставке «Голоса воображаемого музея Андре Мальро» алексеевские цветные офорты с акватинтой (далеко не все) к роману «Удел человеческий» заняли целую стену обширного музейного зала. Их представил московский коллекционер Борис Фридман. На противоположной стене – работы Марка Шагала к роману Мальро «И на земле…», посвящённому гражданской войне в Испании. Борис Фридман прокомментировал этот цикл: «Серия офортов была выполнена в чёрно-белой гамме, что весьма нехарактерно для Шагала, мастера именно цветного изображения, но всецело соответствовало поставленной задаче».

Любимой азиатской страной для Мальро оставался не только Китай, где писатель прожил несколько лет, но и Камбоджа, куда он приехал впервые в 1923 году, где какое-то время даже выпускал ежедневную газету «Индокитай», посвящённую проблемам коренного населения. Его книга о Камбодже «Королевская дорога» проиллюстрирована девятью цветными гравюрами Алексеева.

Когда писательница Клодин Жермен в 1980 году побывала в ателье художника, он показал ей в двух коричневых с золотым тиснением томах свои работы к прозе Мальро, которого уже четыре года не было на этом свете. Гостья не могла сдержать восхищение. «Из только что открытой книги на меня хлынула Азия, одновременно мифическая и правдоподобная. Кто лучше, чем Алексеев, мог изобразить влажный взгляд паука с помощью капельки воды на его глазу, придать… свету тропического дня зеленоватое сияние воды?»

Люди здесь – такая же часть природы, как животные и насекомые: мощные быки – на них камбоджийцы пашут землю, гигантские глазастые пауки торопливо пересекают сухую каменистую почву. Тела камбоджийцев обнажены и погружены в повседневную бытовую жизнь с её повторяющимися сезонными циклами. Солнечные лучи проникают сквозь щели в деревянных стенах сарая, освещая округлый бок разбитого кувшина и земляной пол. Цвет деликатен и локален.