Серебряный век в Париже. Потерянный рай Александра Алексеева

Восемнадцатилетняя Адриенна Мезюра, дочь деспотичного отца-самодура, бывшего учителя, страдающая от монотонности провинциального существования, лишённая живых впечатлений, видит на прогулке проезжающего в коляске незнакомого ей врача и «в доли секунды» в него влюбляется. Тайно страдает, воображение рождает смутные любовные сцены, она пишет ему письмо с объяснением, оно попадает к кумушкам. Её начинают травить. Адриенна сходит с ума. В дневнике Грин отмечал: задумывая роман, он имел перед собой репродукции картин Утрилло с пейзажами захолустных уголков с претенциозными особняками. В одном из них и происходит действие романа. «У меня есть только белое и чёрное, – писал он в дневнике, – только эффекты света и тени». Кто-то из критиков отметил: «И если солнечные дни в романе Грина режут глаз светом, то ночи – тьмой». Достаточная завязка для художника, особенно Алексеева. Чувствуется, как легко в любимой акватинте он достигает игры света и тени, слабого мерцания проезжающей коляски с тонконогой слабенькой лошадкой, романтической сцены венчания, существующей в подсознании Адриенны и построенной на резком контрасте белого (невеста) и чёрного (жених). Её психологический портрет полон болезненного отчаяния. В разнообразных оттенках чёрного представлены живые сцены из провинциальной жизни. Кульминационны шмуцтитулы к главам. Здесь контрастны сами иллюстрации. Ко второй главе – за чёрной высокой чугунной решёткой чёрный силуэт коляски, её еле тащит тощая лошадёнка, белый круг луны растворяется в луже. Предвестие начала конца. К третьей – за уже белыми от светящегося ночного света прутьями той же решётки – расплывшийся в этом свете неясный женский силуэт, силуэт обезумевшей Адриенн. Finita la comedia.

Завершался короткий – пять лет, но сверхнасыщенный творчеством период жизни молодого книжного графика, экспериментатора, мыслителя, романтика-мечтателя и мистика. Именно в 1929 году он напишет статью о своём понимании смысла поиска техники в книжной графике: «Существует связь между техническим приёмом и творческой манерой индивида. И тот, кто хочет выразить себя и думать по-своему, должен найти для себя свою собственную технику». Доминик Виллуби прокомментирует это высказывание: «Это его суждение связано с медленным, переменчивым, требующим длительного времени процессом изготовления гравюры, в частности офорта. Этот процесс соответствовал характеру Алексеева, его способу интуитивного и постепенного поиска своих художественных формул, следующему за этапом формирования образов, – он был своего рода техническим расчётом или азартной игрой, каждый раз новой, результаты которой в конечном итоге оказываются неожиданными. Очевидно, что технический процесс – творческая арена художника – становится живой средой, немым собеседником, который то сопротивляется, то застаёт врасплох, прежде чем наконец показать изображение. Известно, что Алексеев предпочитал пуантилистские или зернистые техники, чтобы получать очень тонкие и богатые текстуры своих гравюр. Этот метод позволял ему не только работать над изображением поэтапно, но рисовать размытые силуэты и образы, поэтические воспоминания о воображаемом и преображённом мире».

Лечение в Камбо-ле-Бен

И тут творческие эксперименты художника внезапно прервались. Его самого и его семью постигло серьёзное испытание. Он тяжело заболел. Лёгкие не выдержали. Он много курил. Сказалась многолетняя работа над офортами и акватинтами, а значит, с ядовитыми кислотами. Шутка ли – всего за пять неполных лет он в этих техниках дома исполнил более сотни иллюстраций, надышавшись ядовитыми парами. Врачи советовали ему пройти курс лечения в горах. На полгода он уехал в санаторий в Камбо-ле-Бен, бальнеологический курорт на реке Нив в Пиренеях, французской части Страны Басков. Благодаря исключительному лечебному воздуху и мягкому океаническому климату в Камбо удавалось вылечивать тяжёлые заболевания органов дыхания. В начале ХХ столетия здесь часто бывали знаменитости из театральной и литературной среды. Алексеев пройдёт серьёзный курс лечения, будет пить кумыс (об этом он расскажет Михаилу Шемякину) и не оставит поиска дальнейших путей в искусстве, хотя, как он потом признавался, был на краю смерти. (Подтверждения словам дочери, что ему удалили одно лёгкое, мы нигде не нашли. Он никогда об этом не упоминал и не писал. К тому же в санатории не делают операции.) Супо не уставал поддерживать друга: «Дорогой Алёша, я хочу, чтобы вы поскорее вернулись, потому что, во-первых, тогда я вас увижу, а во-вторых, это будет означать, что вы совершенно поправились».

Он вернётся лишь в мае следующего года.

Глава четырнадцатая На пути к игольчатому экрану ( 1930 )

Гриневская с Алексеевым и без