Серебряный век в Париже. Потерянный рай Александра Алексеева

Трудно представить, что она ничего этого не видела своими глазами. Ни украинских закатов, ни стай птиц над весенними молодыми деревьями, ни белых мазанок под соломенной потемневшей крышей и резвящихся жеребят у лесного озера… Всё наполнено личным чувством художника. Цвет выглядит акварельным. Жанровые сценки из запорожской жизни далеки от сочных гоголевских описаний. Но в них есть особое обаяние искренности. Молодые запорожцы резвятся словно под звуки лютни, что составила часть романтической композиции на титульном листе вместе с казацкой трубкой и саблей. Тарас Бульба, данный портретно, на всю страницу, величествен и прост в своём величии. В нём внутренняя сила. На его могучей фигуре белеет нечто в виде пушистой меховой дохи. На голове – такая же пушистая белая меховая шапка и белые опущенные книзу усы (как у казака в репинском полотне «Запорожцы пишут письмо турецкому султану»)… Глаз коня – за его спиной. Сказочный герой… Сказочна во французском издании и его гибель на костре, описание её у Гоголя забыть нельзя со школьных лет, как и грандиозный монументальный образ Тараса, созданный Евгением Кибриком. «…А уж огонь подымался над костром, захватывая его ноги, и разостлался пламенем под деревом… Да разве найдутся на свете такие муки и такая сила, которая бы пересилила русскую силу!» Здесь эту роль выполняют композиционное решение и цвет. Пламенеющее старое, корявое дерево, к нему прикован Бульба, его тяжёлая фигура у подножия в красном, с распахнутыми руками, небо, охваченное сполохами огня, жалкие силуэты врагов.

«Моя мать работала в книжной иллюстрации самостоятельно, чтобы иметь возможность оплачивать счета. Мать была так же талантлива, как отец. Они влияли друг на друга, и иногда работы моей матери принимали за работы Алексеева… у неё было значительно лучшее чувство цвета, чем у отца, который ощущал себя в цвете довольно неуверенно. Ей не хватало его дисциплинированности».

Александра занималась в отсутствие Алексеева не только книгой. Неугомонный Этьен как-то привёз небольшую труппу «чернокожих американских» актёров, и они по субботам и воскресеньям репетировали экзотический музыкальный спектакль, показанный потом в каком-то небольшом парижском театре. Негритянское искусство в Европе уже вошло в моду. Мало того, Александра вместе с Этьеном поставила необычный спектакль с индонезийскими марионетками, привезёнными с острова Ява нидерландским писателем Шарлем дю Перроном, ставшим другом семьи Алексеевых. Как пишет Светлана, высокие деревянные куклы были окрашены в чёрный цвет и одеты в восхитительные костюмы. В парижской студии Этьена построена сцена с задником, повешен чёрный занавес. Заиграла незнакомая музыка, видимо, исполнявшаяся «чернокожими американцами». Александра и Этьен исчезли за занавесом. Светлана стояла за кулисами и передавала в руки матери марионеток. «Представление имело колоссальный успех у известных и неизвестных художников и интеллектуалов».

Лечение Александра Александровича в санатории подходило к концу. Сохранилось его письмо к Супо, написанное апрельским вечером 1930 года: «Самое ценное для меня в данный момент – умение отдыхать. Вы, наверное, не представляете себе, дорогой мой Филипп, насколько здоровье и возможность располагать собой важны для человека. Мне хорошо работается; мой прогресс, в определённом смысле, внутренний. Сейчас я менее тревожен… Время нестабильно. Возможно, я вернусь дней через двадцать – тридцать… И, может быть, сумею принести вам немного спокойствия – того спокойствия, которого я так вам желаю… Я занимаюсь живописью. После лета мне кажется, я не особенно продвинулся, но я много работаю… Думаю, стану художником месяцев через двадцать, пока я не умею писать красками. Но, быть может, я сделаю приятные открытия ещё в Камбо».