Серебряный век в Париже. Потерянный рай Александра Алексеева

Окончательно они перебрались на авеню Шатильон, в дом № 36, 14-го округа в апреле 1931-го, «в двух остановках метро от старого Монпарнаса, чьи уличные кафе были местом сбора художников со всего света». В этом квартале, возникшем на юге Парижа в ХIХ веке, затаился тупиковый, тишайший переулок с высокой аркой, через неё много лет назад внутрь двора въезжали кареты. Светлана вспоминала: «От большинства других дворов Парижа наш отличался тем, что представлял собой длинный мощённый каменными булыжниками проулок, утопавший в тени раскидистых деревьев, на который выходили 22 мастерские художников, причём перед каждой был собственный, не похожий на другие садик. Свет, который лился в огромные окна нашего ателье, постоянно менялся. Крыши и передние стены наших домов были стеклянные, и вечером из своей кровати я могла видеть луну. Днём через открытые окна в студию залетали птицы. Откуда-то доносились удары молота по камню, кто-то из художников насвистывал за работой, где-то отчаянно орали коты, и всё это смешивалось со щебетаньем птиц в кроне деревьев. В садиках рядом с ржавевшими под кустами столами виднелись брошенные, замшелые скульптуры». Совсем рядом «проживал рабочий люд, со свой булочной, обувной мастерской, парочкой бакалейных лавок, кондитерской, винным магазином и лавкой канцелярских товаров – по утрам здесь собирались ранние пташки района купить свежую газету и обсудить последние новости. Запах горячих круассанов, стекольщик с оконными рамами, в которых отражалось небо; местный пьяница, вечно спящий на скамейке на углу; цветочница, разносчики угля с чёрными мешками за плечами и лицами, покрытыми слоем сажи; мальчик из булочной с корзиной багетов – всё это придавало нашей улице ощущение жизни и энергии, без которого она могла бы показаться унылой и бесцветной».

Вскоре Алексеевы отправились в мэрию 14-го округа получать новое удостоверение личности. Городские чиновники из коммунистов, как пишет Светлана, демонстративно обращались «с русскими белоэмигрантами как с отбросами общества», что надолго оставило горькое чувство у членов маленькой семьи. Для Алексеева важнее всего было его внутреннее пространство, от агрессии внешнего мира он защищался творчеством. Художник тщательно обустроил своё ателье – оклеил стены обоями особого зелёного оттенка, считавшегося полезным для глаз. Студию украшали два его любимых кожаных светлых кресла кубической формы.

Где бы они ни жили, в доме всегда ощущалось что-то русское. Торжественно отмечалось Рождество. Ёлку украшали самодельными игрушками и мандаринами. «Для отца всегда было важно, чтобы на рождественской ёлке висели мандарины». Мандариновый и хвойный запах наполнял комнату. Каждый год к ёлочной коллекции добавлялся новый персонаж. Игрушки родители делали из кусочков проволоки и раскрашенного картона, иногда – с добавлением обрезков ткани или кожи.

Рождественский праздник, особенно запомнившийся Светлане, пришёлся на 1931 год, ставший историческим для всей семьи: изобретён игольчатый экран. Ёлку украшали барабанщик, золотая труба, белый кролик, снежная баба, маленькая балерина, на верхушке блестела серебряная звезда. «Одну за другой я доставала их из деревянного ящика и подавала папе, который вешал игрушки на ёлку». Рабочий стол покрыт белой льняной скатертью. Горят свечи. К праздничному застолью «мама завернула целого лосося в кусок теста, запекла его и подала на стол в тонкой дымящейся корочке». Светлану ждал подарок. В хрустящей красной бумаге, перевязанной золотой лентой, – книга с золотыми буквами на красной кожаной обложке. Это были сказки с рисунками Гранвиля. Знаменитого иллюстратора любили в детстве и отец, и мать.

Игольчатый экран: замысел и воплощение [86]

Творческая энергия Алексеева выражалась в постоянном поиске новых форм художественного самовыражения, зачастую представлявших собой настоящие открытия в области графического искусства. В эссе «Альфеони глазами Алексеева» он описывает, не без юмористических ноток, как Альфеони, достигнув тридцати лет и став весьма авторитетным книжным иллюстратором, имел, однако, «странное желание, а именно: делать лучше, чем он может сейчас». В дальнейшем, под влиянием первых звуковых картин, он пришёл к мысли: «лучше бы иллюстрировать музыку, а не книги». Он не раз вспоминал, как его мать поздно вечером играла на пианино, а он, мальчиком, представлял себе, лёжа в постели, движущиеся картины.

Художник стал свидетелем того, как развивалось кинематографическое искусство, эволюционируя от первых немых картин к звуковому кино. Особое впечатление на него производили «Голубой ангел», «Кабинет доктора Калигари», фильмы Чарли Чаплина и Ман Рея. Ги Фимене, профессор университета Париж VIII, подтверждает: Алексеев «отвергал путь рисованной анимации, стремясь создать то, что, в поисках лучшего определения, можно было бы назвать анимированными гравюрами. Это определение появилось уже в анонсе фильма Бертольда Бартоша «Идея».