Серебро и золото

– От вас пахнет смертью, моя госпожа, – мягко объяснил Торар Эльц. – Оборотень всегда узнает человека, убившего другого оборотня.

– Он на меня первым напал! – Елизавета сказала это раньше, чем прикусила язык.

– Какой он был? – поинтересовалась Леонтина фон Вайза с такой интонацией, словно спрашивала о сущих пустяках, о шелковых лентах, например, или эмалевой броши.

– Огромный, черный, – вынуждена была ответить Елизавета и, не дожидаясь, пока ее об этом спросят, уточнила. – Я зарезала его кинжалом.

– Оправленным в серебро, я полагаю...

– Да, барон, – согласилась Елизавета, – кинжалом, оправленным в серебро. Вот таким, – она отбросила полу плаща и коснулась пальцами в кольчужной перчатке рукояти оружия. – Удар пришелся точно в сердце.

– У вас крепкая рука, конунг.

– Не жалуюсь.

– Леонтина поедет с вами, если позволите, – закончил поклоном разговор Торар Эльц.

– С какой стати? – нахмурилась Елизавета.

– На дорогах неспокойно, ваша светлость, – сухо объяснил барон, отступая в тень. – Полнолуние, моя госпожа. Волки вышли на охоту, если вы понимаете, о чем я веду речь. Между тем, я несу за вас ответственность перед князем Кагеном, вашим женихом и моим сюзереном. Надеюсь, мои доводы не покажутся легковесными, при том что я хозяин этого замка, а вы моя гостья…

– Уговорили! – подумав мгновение, согласилась Елизавета. – Эдле фон Вайза, – обернулась она к племяннице барона, – я приглашаю вас составить мне компанию, "если таково будет ваше желание".

– Благодарю вас, ваша светлость! – поклонилась женщина и, выпрямившись, накинула на волосы капюшон и плотнее запахнула меховой плащ.

– Не замерзните? – Елизавета вдела ногу в стремя и, как можно более непринужденно поднялась в седло.

– Не думаю, ваша светлость!

Елизавета уже обратила внимание, что и барон, и его племянница, обращаясь к ней, используют титулование, подходящее герцогине или княгине. Возможно, графине, если та, разумеется, обладает полнотой власти, присущей монархам. Герцогине, княгине, с натяжкой графине, но никак не королеве, и, скорее всего, они правы. В виду скорого прибытия князя Кагена, претендующего на императорскую корону, но все еще не коронованного, не стоило создавать прецеденты и плодить двусмысленности. И так проблем с лихвой хватало.

"Не королева, что ж с того?! Я с удовольствием побуду пока и графиней! Мне стыдиться нечего! Мой род старше иных королевских!"

– Что ж, господа, если все готовы, вперед! – Елизавета повернула коня и, не дожидаясь Леонтины (той как раз подводили серую в яблоках лошадь под дамским седлом), направилась к воротам.

Арнгейр[84] – огромный аспидно-черный жеребец, на котором Елизавета водила в бой кавалерию, – сначала шел свободным шагом, но за воротами, на подъемном мосту, почувствовав, как видно, простор, прибавил хода и вскоре перешел на собранную рысь. Холодный ветер ударил Елизавете в лицо, и она вдохнула открывающуюся ее взгляду ночь полной грудью. Черный, разбавленный лунной желтизной воздух пах жизнью и смертью, риском и любовью, жестокостью и надеждой. Он пьянил не хуже вина, обещал счастье, заставлял кипеть кровь. Ночной пейзаж был полон невероятного очарования, исполнен романтики и недосказанности, а перед внутренним взором Елизаветы уже разворачивалась очередная "история будущего". И от некоторых особенно живописных деталей, всплывавших в ее разгоряченном видениями сознании, конунга бросало в жар, а от других – в дрожь.

"Вот же, притча!" – и в самом деле, то разом пусто, то разом густо! То нет ничего, то вдруг алтын, как говорят в Новограде! Ведь звала же, искала, все ночи напролет проводила в поиске, но взгляд упирался в "никуда". Не было там ничего, в треклятом "мире тонких сущностей", лишь голос – его голос – возникал иногда на самом краю сознания, но слов было не разобрать, и не уловить направления. А теперь, словно подняли занавес, или пелена упала с глаз, но, что бы там ни было, Елизавете открылся вдруг замечательный вид на "все-все-все"! И не просто Все предстало теперь перед ее взыскующим взором, а Все, чего ждешь, на что надеешься и о чем мечтаешь, да с такими реалистическими подробностями, что перед самой собой стало стыдно.

"Стыдно? – переспросила она себя едва ли не с изумлением. – Стыдно? Кому это здесь, спрашивается, стыдно? – не на шутку рассвирепела она. – Мне что ли? И с чего бы это вдруг? И перед кем?!"

Но вскоре любые мысли, кроме самых простых, покинули Елизавету, и она вполне отдалась причудливой прелести ночной "прогулки". Гремели по каменистой дороге копыта лошадей, трещал факел в руке скачущего чуть впереди телохранителя, и ветер рвал яркое полотнище пламени и отбрасывал назад желто-оранжевые обрывки, унося их в ночную тьму и растворяя там без остатка.