Серебро и золото

– Колокола! – сказал Людо, еще крепче прижимая к себе Елизавету. – Интересно, это они к утрене созывают или уже к вечерне?

"Колокола? – Мысль показалась странной, слова – непонятными. Елизавета понятия не имела, о чем идет речь, не знала и уразуметь не могла, какие вообще могут быть теперь колокола и зачем, если сама она нежится в объятиях Людвига, ощущая его наготу своей, и все еще сохраняя в памяти сердца и тела, лелея и перебирая одно за другим, как невиданные сокровища, все те дивные мгновения, когда ее любовник и супруг был не только с ней, но и в ней, овладевая ею раз за разом с неистощимой страстью и невероятной нежностью. – Какие, к бесу, могут быть теперь колокола?!"

Но волшебство полузабытья, в котором находилась Елизавета, оказалось безвозвратно утраченным. Греза истаяла, и неожиданно выяснилось, что кроме них двоих – ее и его, графини Елизаветы Скулнскорх и князя Людвига Кагена, – в огромном мире, раскинувшемся за стенами их спальни, существуют и другие люди, множество людей, которые, вот беда, ведут себя крайне невежливо, если не сказать грубее. Они шумят, громко разговаривают и даже кричат, отдавая приказы и устраивая переклички, бегут по лестницам и коридорам замка, гремя сапогами по каменным плитам полов, топчут старинные паркеты, хлопают дверьми и роняют на пол какие-то тяжелые предметы. А за окном, в замковом дворе ревут на морозе двигатели внутреннего сгорания, стреляют выхлопами, и разогреваются, порыкивая, работающие с тяжелым нутряным урчанием огромные танковые дизели.

– Это не Эльц! – сказала Елизавета и проснулась окончательно. – И эта комната…

Ну, все так, похоже, и обстояло: покои графини Скулнскорх разительным образом изменились, едва влюбленные "успели смежить веки". Во всяком случае, самой Елизавете казалось, что времени прошло немного. Людо шагнул к ней… Поцеловал, увлек на постель… Кровь закипела, и ее обдало жаром… Все это виделось, словно сквозь туман, но в реальности своих воспоминаний Елизавета не сомневалась, тем более что Людо оставался с ней, лежал рядом, все еще сжимая в своих сильных и одновременно нежных объятиях. И ночью все случилось, как случилось… Объятия, поцелуи и все такое… Потом краткий сон… Но сонное забытье просто физически не могло длиться слишком долго. И теперь вот это! Скромная комната с неширокой кроватью, зеленная с золотом ситцевая обивка стен…

– Это не Эльц, Лиза, – сказал Людвиг, тоже, видать, осматривавший покои. – Это моя спальня в Энтберге…

– А ночью мы ходили в Красную башню… – подхватила Елизавета, начиная понимать.

– И встретили там герцога Тригерида…

– Но я точно помню ночь на холме недалеко от бурга Эльц… – возразила Елизавета. – И волков… Ты помнишь волков, Людо?

– Оборотней?

– Значит, мне это не приснилось, – Елизавете очень не хотелось, чтобы "та ее жизнь" оказалась теперь всего лишь сном.

– Или это был сон равный жизни, – мягко поправил ее Людо. – Во всяком случае, я твердо знаю, что спать мы легли в Эльце, и на тебе тогда было одно лишь "красное платье невесты".

– Да, верно! – рассмеялась Елизавета, не чувствуя и тени смущения, и в этот момент в дверь постучали. Но за мгновение до этого Елизавета успела взглянуть на свою левую руку и увидела на безымянном пальце тонкое золотое колечко с огромным красным алмазом.

"Вот черт! Или Людо прав, и это был такой сон, в котором можно родиться и умереть, или… или, к примеру, стать женщиной?"

– Войдите! – разрешила она, подтянув одеяло к самому подбородку.

– Доброе утро, господа! – дверь отворилась не слишком резко, но, в то же время, решительно, и в комнату шагнул генерал фон Байер собственной персоной. – Ваше величество! – уверенный, но вежливый поклон Людвигу. – Ваше высочество! – добродушная улыбка, адресованная Елизавете. – Прошу прощения, господа, но вынужден вас потревожить самым решительным образом! На сборы и завтрак у нас не более получаса. Время не ждет! Беата!

– Я здесь, мой генерал! – Откуда-то из коридора, из-за спины барона появилась его бравый адъютант и залихватски щелкнула каблуками. Она была диво как хороша этим утром, и, по-видимому, вполне отдавала себе в этом отчет. Во всяком случае, улыбка, игравшая на ее полных губах, несла недвусмысленное послание всем, кто имел глаза, чтобы видеть, и сердце – чтобы чувствовать.

– Беата, мой друг, – генерал покосился на грудь своего адъютанта и едва не причмокнул губами, – введи, будь любезна, князя и графиню в курс дел и не забудь, пожалуйста, сменить знаки различия, а то раздражает, знаешь ли. Ты уже девять часов как премьер-майор[92], а все ходишь, как, прости Господи... в погонах ротмистра.