Серебро и золото

Как ни странно, только всадники выехали из замка, как распогодилось. Верховой ветер унес на юг тяжелые глыбы туч, снег заискрился под солнцем, и мир вокруг замка ожил, заиграл самыми, что ни на есть, рождественскими красками: белый снег и бирюзовый лед, темная зелень хвойных лесов, бурые и красные скалы, лазоревые небеса.

Лошади шли легко, пар вырывался с дыханием и таял в морозном воздухе. Дышали люди, дышали лошади. Дамаль гикнул вдруг и запел, его голос птицей поднялся в небо, вернулся эхом, заиграл и заискрился, как солнечные лучи в кристаллах снега.

– А были они охотники, по делу ехали в лес… – тянул Дамаль.

– А в лесу зима, холод и снег! – подхватила напев низким с хрипотцой голосом Беата.

– А в лесу волки ходят, и медведь шатун не спит! – вплела в песню и свой голос Грета, а голос у нее оказался звучный и сильный, словно смычок прошелся по виолончельным струнам.

– А им и всего-то дела, что дичи набить на стол…

– Но волки собрались в стаю…

– Но волки собрались в стаю…

– Вожак их суровый вел!

Кони весело шли по дороге, взметая копытами снег. Ветер утих. В прозрачном, вкусном воздухе звуки старинной баллады играли в догонялки с солнечными зайчиками.

"Как хорошо! – думала Елизавета. – Так бы и ехала, ехала…"

Но дорога закончилась раньше, чем песня. То ли сама по себе оказалась коротка, то ли баллады в иные времена писали длинные. Не успели выехать из замка, а уже въезжают в городок. А там свои песни, своя музыка, веселые крики и гомон ребятишек, ватагами, словно воробьи, снимавшихся с одного места и враз оказывавшихся в другом.

"Праздник! Праздник!"

– Яблоки в карамельном сахаре есть будем? – спросила Беата, дивно смотревшаяся в черном с серебром гусарском доломане, подбитом беличьим мехом, в черных же рейтузах и в желтом кивере с султаном, на поясе у нее висела польская сабля, а у луки седла укреплены были ножны с полутораметровым кончаром[13].

– Будем! Будем! – хором ответили всадники, причем генерал фон Байер кричал едва ли не громче своих юных спутников.

– Яблоки! Яблоки! В жженке! В карамели! Яблоки!

– Яблоки на снегу… – затянул, было, Томас, но все зашикали на него, засмеялись, загомонили, переговариваясь.

– Яблоко, госпожа? – Елизавета оглянулась.

Рядом с ней стоял высокий смуглый парень в овчинной безрукавке и толстом свитере. На черных кудрях лихо сидела тирольская фетровая шляпа с пером.

– Яблоко в карамели! – улыбнулся незнакомец и протянул Лизе пунцовое, облитое жженым сахаром, словно лаком, яблоко, нанизанное на тонкий деревянный шампур.

– Один пфенниг, госпожа, и счастье ваше! – темные, глубокие, словно ночь, глаза заглянули в глаза Елизаветы, и она почувствовала, что "плывет".

"Что же ты делаешь со мной? Зачем?"

– Я заплачу серебром! – засмеялась она, преодолевая слабость. – Каков товар, такова и цена!

– Серебром так серебром! – улыбнулся парень, показывая белоснежные зубы. – Ваше яблоко, светлая госпожа!

Елизавета, достала из внутреннего кармашка соболиного жакета серебряную монетку – одну из нескольких, на такой случай и припасенных, – и выщелкнула пальцами в воздух.

– Благодарствуйте! – парень, не глядя, взял монетку из воздуха, оскалился и протянул Елизавете яблоко. – Цена заплачена, госпожа, товар ваш!

– Мой, – благосклонно кивнула Елизавета и приняла яблоко.

Оно было великолепно, насыщенного красного цвета, принесшее, казалось, в зиму, в Рождество, ароматы и вкус осени.

– Ах! – сказала она в "расстройстве", "нечаянно" уронив яблоко в снег. – Какая жалость!

– Ну, что же ты! – воскликнула расстроившаяся за подругу Тилли.

– Пустое! – отмахнулся генерал. – Можно подумать, последнее!

– Эй, ты! – крикнула Беата, подзывая торговца с лотком, на подобие тех, что носят коробейники. На лотке выложены были в ряд нанизанные на шампуры, облитые карамельным сахаром яблоки, желтые, красные, зеленые. – Беру все!

А парень все смотрел на Елизавету своим странным "долгим" взглядом, от которого начинала чесаться переносица, и сдавливало – легко, но ощутимо – виски.

"Взяла бы и зарезала наглеца!"

Но в нынешние просвещенные времена резать смердов за дерзость было уже не принято.

"Либерализм, – подумала Елизавета в раздражении. – Что б их черти скрутили, этих либералов!"

– Держи! – Грета легко нагнулась с седла, в котором сидела по-мужски, подхватила с лотка яблоко и, разгибаясь, протянула его Елизавете. – На этот раз зеленое…

До леса добрались только в полдень. Пока лакомились яблоками в жженке, пока Беата – под дружный смех и воинственные клики – прыгала вместе с Людо и Томасом через костер, присоединившись к местным парням из деревень и фольварков, пока водили хоровод-плетенку и пели рождественские баллады на три голоса, ели жаренные на огне сосиски и пили состарившийся в глиняных чанах кирш[14], – в общем, пока суд да дело, солнце забралось высоко в зенит. Елизавета согрелась и заметно раскраснелась. Да что она! Румянец выступил даже на безупречных скулах Беаты, не говоря уже о "штатских" Грете и Тильде!