Серебро и золото

– Много ли пленных? – вопрос не праздный, число пленных определяет сумму торга.

– Восемьдесят рыцарей… – голос лейтенанта дрогнул: возможно, первоначальное число было несколько иным, но выяснять это Людвиг не стал. Его люди должны знать границы дозволенного, но не превращаться в боящихся совершить ошибку трусов. Восемьдесят, так восемьдесят… и, если два-три рыцаря расстались с жизнью, чтобы остальные стали сговорчивее, не беда.

– Восемьдесят рыцарей… – сказал лейтенант, имея в виду тех, за кого можно получить выкуп. – В лагере захвачено много золота и драгоценностей. Лошади, оружие, снаряжение, обоз… Все взято под стражу. А остальными пленными занимаются профосы… Тысячи полторы, я думаю…

– Ты хочешь сказать, мы убили пять тысяч? – На самом деле, Людо понимал, что разгромил только лагерь главных сил, но спросить, наверное, все-таки следовало.

– Нет, ваша светлость, не думаю, – покачал головой лейтенант, успевший усвоить, что "правда не ранит" и за нее не казнят. – Многие бежали… И потом, это был всего лишь передовой отряд… Герцог, по-видимому, не опасался встречи с вами, мой князь. Он думал, вы будете ждать его в Брешии.

– Теперь его никто не ждет…

– Зачем ты сказал эту фразу? – удивился Голос. – Она…

"Странная?" – уточнил Людо.

– Двусмысленная… – попробовал объяснить Голос, впервые так явно дав понять, что находится в растерянности. – Тебе же не тридцать лет. Ты все еще юноша…

"Мальчик", – согласился Людвиг и машинально поднял голову, бросив взгляд на застывшего рядом с ним лейтенанта.

"А ведь я и его удивил", – сказал Людо Голосу, испытывая странное чувство: смесь торжества и опустошения.

Лед и пламень, пламя и лед…

В течение следующей недели армия князя Задары добивала отряды покойного герцога Гвендала. Получалось неплохо, и все равно, по оценке капитанов, которым, вероятно, пора уже было вручать маршальские жезлы, от двух до трех тысяч императорских солдат избежали уничтожения или плена, рассеявшись по цветущим окрестностям Бергамо и Комо. Впрочем, военной силы они уже не представляли, как и небольшой отряд графа Асмунда, организованно отступивший в Савойю через Милан и Павию. Преследовать их было бы опрометчиво, имея в виду армию Герцога Тригерида, о которой еще не успели донести лазутчики, но поспешили рассказать пленные, а отпустить… Отпустить – не значило ничего. Пусть идут.

– Что будем делать с Тригеридом? – спросил Голос.

В последнее время он редко поучал, еще реже советовал, и это чрезвычайно смущало Людо. Ему было трудно придумывать военные планы, когда в голове – словно, внутри улья – стоит гул от множества "забот-пчел", которые следует учесть и разрешить, чтобы, если и не выиграть бой, сражение или кампанию, то хотя бы не проиграть. Время и пространство: километры дневных переходов, расстояния, искажаемые складками местности, места бивуаков, физическая сила и выносливость людей и животных, погода, рельеф местности… Снабжение: хлеб и фураж, маркитанты и фуражиры, профосы… Болезни и дисциплина, женщины и вино… Организация и оперативное искусство…

От "суеты" в голове становилось физически плохо, но хаотического движения множества "переменных" было не остановить. Их некуда было деть, ведь все они поселились и "жили" внутри его, Людвига Кагена, собственного сознания. Единственная возможность, известная Людо, заключалась в том, чтобы упорядочить весь этот хаос, придав ему "изящную форму".

– Что ты придумаешь на этот раз?

"Не знаю, – грустно улыбнулся Людо. – Я не вижу пока, где это произойдет. Не знаю, когда. Как же узнать, как?"

– Ну-ну… художник. – Возможно, Голос иронизировал, но также возможно, что ему стало не до смеха.

А у Людо снова ломило грудь, и хотелось кашлять, но кашель не шел, засев за грудиной, мешал дышать, напоминал о смерти.

– Никто не вечен…

"Умру я, умрешь и ты", – холодно усмехнулся Людо.

– Ты не можешь этого знать, – возразил Голос.

"Могу, – небрежно отмахнулся князь Каген. – Мир существует до тех пор, пока я его воспринимаю".

– Ты сравниваешь себя с Творцом? – Голос не был удивлен, он был поражен.

"Нет, но таким, я полагаю, Господь меня создал. Без меня все это, – Людвиг обвел взглядом удивительный пейзаж, открывавшийся с вершины холма, – теряет всякий смысл. Мир – это я".

А император? – спросил Голос "шепотом".

Император – это мой "страх темноты", – честно признал Людо.

И принцесса, она тоже всего лишь сон твоей души? – похоже, Голосу было страшно задавать этот вопрос, но он его все-таки задал.

Однако Людо решил не отвечать.

– Что!? – известие было настолько невероятным, что у Джеваны перехватило дыхание, но и на сознательную ложь это не походило. Да и вообще, ложь, да еще такая ложь – худшее, что мог придумать перебежчик, стремящийся заручиться покровительством тех, "на чей берег" выбросили его волны судьбы.