Серебро и золото

Но договорить – тем более, развить мысль – графу не позволили. Послышались тяжелые русские матюги, звон бьющегося стекла и "вопли и стоны раненых", двустворчатая дверь, ведущая прямо на "палубу", с треском распахнулась от молодецкого удара ногой, и в кабинете появились новые лица. Первым шел невысокий темноволосый крепыш в меховом комбинезоне и унтах. В зубах он сжимал короткую витую трубку, а в руке – початую бутылку с коньяком. За ним шли еще двое летчиков, "загримированных" под полярных медведей, но ни одного из них Мориц не знал. Зато знал кое-кто другой.

– А вот и мы! – объявил князь Курбский. – Ольга, душа моя, как я рад тебя видеть! Дамы! – он чуть поклонился нескольким незнакомым феминам. – Господа! – рука с бутылкой изобразила в воздухе нечто, долженствующее символизировать приветствие. – Капитан-лейтенант князь Курбский к вашим услугам. Прошу любить – женщин, и жаловать – мужчин. Я хороший!

– Симон! – обрадовано воскликнул один из двух прибывших с Курбским летчиков.

– Ваше сиятельство! – поклонился второй, глядя на Елизавету Скулнскорх.

– О, Казимир! – вскинулся бронеходчик. – Господа! Это же боярин и оружейничий Казимир Ванькович!

– Казимир, – склонил голову в поклоне светло-русый "медведь" с тонкими, прямо-таки образцово-аристократическими чертами лица. – Рад знакомству.

– Вы… – сказала Елизавета Скулнскорх, вставая из кресла. Ее лицо заливала смертельная бледность.

– Капитан граф Кезгайла, – представился высокий черноволосый мужчина. Его синие – почти черные сейчас – глаза смотрели прямо на графиню. На одну нее, и только для нее он, по-видимому, и представлялся.

"Что за черт?!" – удивился Мориц.

И в самом деле, зачем бы этому Кезгайле – "Литвин?" – представляться именно графине, если они и так уже знакомы? Но говорил-то черноволосый летчик именно с Елизаветой, поскольку все остальные являлись для него не более чем статистами. А кому интересны, спрашивается, имена поющих в хоре?

А между тем пауза – некое провисание времени и настроения, вызванное первым впечатлением – благополучно завершилась, изжив саму себя, и все вдруг задвигались разом, заговорили, заспешили. И краски снова стали самими собой, а не бледными копиями былого великолепия. И запахи вернулись, словно и не исчезали никуда. И, возможно, что никто – кроме Морица Розенкранца – этого даже не заметил. Однако барон "перелом" уловил, а, уловив, обратным зрением исследовал предшествующее окончанию паузы время и сильно удивился. Что же такое необычное случилось в эти мгновения, что образовался "гнилой омут", как называла такие вот странные разрывы непрерывности Норна Гильдернстерн – двоюродная бабушка Морица. В иные времена герцогиню Сёмсе наверняка сожгли бы со всей помпой, полагающейся такому неординарному случаю, или тихо утопили, что более соответствовало ее положению в обществе, однако в новые времена даже колдуньи пользовались благорасположением закона. И хорошо, что так: бабка Норна была интересной женщиной, незлой и нежадной, и первые свои карманные деньги – настоящие деньги, разумеется, а не гроши – Мориц получил именно от нее. Впрочем, речь сейчас не о ней.

Прибывшие летчики вылезли – не без женской суеты и смеха – из своих меховых костюмов и остались в несколько помятой, но, все равно, гораздо более подходящей случаю форме, хотя и босиком. Но тут выяснилось, что проблема обуви была ими заранее учтена и решена. Кто-то из обслуги притащил с пирса кожаный мешок с форменными ботинками, и вскоре новоприбывшие выглядели строго по уставу, то есть, мало чем отличались по внешнему виду от наблюдавшего за ними Морица, который и сам был пилотом Объединенного Штурмового Корпуса.

– Не ожидала встретить вас здесь, – графиня Скулнскорх говорила очень тихо, стоя так близко к капитану второго ранга Кеззгайле, что казалось, они обнимаются. – И это звание… ордена… Как давно ты воюешь?

– С первого дня, – граф не улыбался, но выражение его лица было настолько сложным, что Мориц ничего не понимал.

Влюблен? Любит? Как давно?

"И ведь Елизавета совсем еще девочка… Сколько ей может быть лет? Девятнадцать? Двадцать? А графу? Чуть больше, возможно… Или, напротив, много больше?"

У капитана было очень странное лицо. Интересное – "Бесспорно!" – но при том такое, что ни о возрасте, ни о настроении хозяина ничего определенного не скажешь. Вот даже Мориц Розенкранц, способный обычно на многое, затруднился. А жаль, – Кеззгайла оказался весьма любопытным персонажем, особенно если принять во внимание его хорошее знакомство с графиней Скулнскорх и завидный ряд орденских планок на левой стороне груди.

"А у него еще и "Полярная звезда" в галстуке". Обалдеть!"