Серена

В зал вошли оставшиеся в лагере кухонные работники, которым предстояло играть роли барменов и официантов. Их костюмы были дочиста выстираны, но ничем не отличались от тех, в которых они ходили обычно. «Инвесторам будет приятно увидеть, что мы тратим деньги на заготовку древесины, а не на наряды для прислуги», – наставляла их Серена. Праздничный ужин был не менее скромен: ростбиф с картофелем, кабачки и хлеб. В полдень Пембертон вооружил поваров рыболовными удочками, чтобы добыть форель на закуску, но те вернулись без улова и объяснили, что в долине и на близлежащих хребтах не осталось ручьев, где водилась бы рыба. О достатке хозяев говорили разве что бутылки французского шардоне и скотча «Гленливет» да коробка сигар «Каса Монтес», выставленная в центр стола.

– Надо произнести тост за день рождения, – объявил Кэлхун, когда напитки были разлиты по бокалам и стаканам.

– Но сперва выпьем за наше партнерство, – возразил Пембертон.

– Тогда вам и говорить, Пембертон, – решил Кэлхун.

– А я уступлю слово своей жене, – улыбнулся тот. – Ее красноречие заметно превосходит мое.

Серена подняла свой бокал с вином.

– За партнерство и новые возможности! – провозгласила она. – Мир созрел, и мы сорвем его, как спелое яблоко с дерева.

– Чистая поэзия! – воскликнул Кэлхун.

Праздничный ужин шел своим чередом. Последние несколько недель Пембертон пил довольно умеренно, но сегодня ему хотелось сполна испытать радостное возбуждение, которое дарит алкоголь. К тому моменту, когда перед гостями появился четырехслойный шоколадный торт с тридцатью горящими свечами, для переноски которого потребовались усилия двух поваров, Пембертон проглотил уже семь порций виски помимо тех, что были выпиты еще в доме. Экстравагантность жеста заказавшей торт Серены, надо заметить, несколько его озадачила. Справа от торта кухонные работники разместили десять блюдец и разделочный нож. После того как кофе был налит, а сигары переданы по кругу, Серена отправила обоих поваров отдыхать.

– Вот торт, достойный короля, – восхитился Левенштейн, когда лицо Пембертона озарилось золотистым отблеском множества мерцающих свечей.

– Прежде чем задуть свечи, загадайте желание, – потребовал Кэлхун.

– Ни к чему мне загадывать, – махнул рукой Пембертон. – Мне больше нечего желать.

Он уставился на свечи, и от колыхания пламени его на миг даже замутило. Набрав в грудь побольше воздуху, Пембертон дунул. Ему потребовались еще две попытки, прежде чем погасла последняя свеча.

– Новый тост! – объявил Кэлхун. – За человека, у которого уже всё есть.

– Да, прекрасно, – согласился Левенштейн.

Все, кроме Серены, подняли бокалы и выпили.

– Не готова согласиться, – объявила Серена, когда остальные опустили бокалы. – Есть нечто такое, чего моему мужу все еще недостает.

– И что же это? – полюбопытствовала миссис де Ман.

– Пантера, которую он надеялся добыть в этих горах. Горный лев.

– О, уже слишком поздно… – протянул Пембертон, с напускным сожалением оглядывая угасшие свечи.

– Возможно, и нет, – возразила ему жена. – Гэллоуэй всю неделю искал твою пантеру и все-таки нашел ее. – Она кивнула в сторону открытой двери из конторы, где тут же появился однорукий. – Верно, Гэллоуэй?

Охотник кивнул, а Пембертон застыл без движения с занесенным над тортом ножом.

– Где? – спросил он.

– В Айви-Гэп, – ответила Серена. – Гэллоуэй оставлял оленьи туши на лугу у самой границы будущего парка, и три дня тому назад горный лев наведался туда за олениной. Завтра кошка вновь проголодается, и на этот раз ты будешь ее ждать.

Она повернулась, чтобы заговорить с Гэллоуэем, и лишь тогда Пембертон заметил за спиной охотника миниатюрную фигуру в черном атласном чепце на голове.

– Пригласи ее войти, – распорядилась Серена.

Когда мать и сын шагнули в комнату, старуха сжала морщинистой ладонью левое запястье Гэллоуэя, прикрыв его культю и как бы поддерживая иллюзию, будто рука принадлежит ему, а не ей самой. Сабо миссис Гэллоуэй из кедрового дерева гулко шаркали по доскам пола. На ней было то же самое черное платье, в котором Пембертон впервые увидел ее позапрошлым летом.

– Развлечение для наших гостей, – пояснила Серена.

Все, кто сидел за столом, повернулись взглянуть на старуху, которая ковыляла к ним. Серена между тем выставила стул рядом с местом Пембертона и жестом велела однорукому помочь матери усесться. Та развязала чепец и передала его сыну, который остался стоять рядом с ее стулом. Впервые Пембертон смог отчетливо разглядеть лицо старухи: оно напоминало скорлупу грецкого ореха с глубокими волнистыми складками, сухую и твердую. Взгляд затянутых молочно-голубым туманом незрячих глаз были устремлен прямо вперед. Держа атласный чепец в руке, Гэллоуэй отступил назад и прислонился к стене.

Кэлхун, чье лицо раскраснелось от выпитого, наконец нарушил молчание: