Серена

– Мама, я принес свежей родниковой воды, – с любовью сказал Гэллоуэй и поднес жестянку из-под табака к темным морщинистым губам старухи.

Та взахлеб, с причмокиванием начала пить; сын осторожно наклонял жестянку, потом убирал ее, чтобы мать проглотила очередную порцию, потом вновь подносил посудину к губам, – пока вся вода не была выпита.

На обратном пути в лагерь Гэллоуэй неотрывно глядел в свое окно, обозревая панораму гор Смоки-Маунтинс.

– Не волнуйтесь, – сказал он спутнику. – Мы еще добудем вам пантеру.

Остаток маршрута они проехали молча, следуя гудронированной дороге, петляющей по горным склонам. За окраиной Брайсон-Сити горы вздыбились, словно делая последний глубокий вдох перед тем, как медленно выдохнуть и осесть по направлению к долине Коув-Крик.

Когда они въезжали в лагерь, Пембертон заметил зеленый пикап, оставленный рядом с лавкой. На платформе кузова было кое-как укреплено шаткое деревянное сооружение с высокой конической верхушкой и широким раструбом внизу, напоминавшее то ли большую собачью будку, то ли крошечную часовню. Черные буквы на боковой стенке гласили: «Р. Л. Фризелл – Фотография». Пембертон с интересом наблюдал, как фотограф выносит из походной мастерской штатив и камеру и монтирует оборудование со сноровкой человека, давно занятого своим ремеслом. На вид Фризеллу было под шестьдесят; он носил помятый черный костюм с широким строгим галстуком. На серебряной цепочке качалась лупа – инструмент, носимый владельцем с тем же апломбом, с каким врач вешает на шею стетоскоп.

– Что там за возня? – спросил Пембертон.

– Ледбеттер. Тот пильщик, что погиб вчера, – пояснил Гэллоуэй. – Хотят запечатлеть его на память.

До Пембертона наконец дошло. Очередной местный обычай, подмеченный Бьюкененом: фотографировать умершего, чтобы скорбящие могли повесить снимок на стену или поставить на каминную полку в память об усопшем. За спиной у фотографа зачем-то встал Кэмпбелл; имелась ли на то какая-то особая причина, Пембертон не понял.

– Верни это в шкаф, – попросил он, вручив Гэллоуэю винтовку, и зашагал в сторону лавки, чтобы присоединиться к Кэмпбеллу.

У задней стены лавки стоял прислоненный к ней сосновый гроб без крышки с покойником внутри. На плоское изголовье гроба кто-то водрузил табличку со словами «Покойся с миром», но косо застывшие плечи мертвеца спорили с этим пожеланием – будто даже после смерти Ледбеттер пытался уклониться от падающего дерева. Фризелл нажал на спуск затвора. Рядом с гробом стояла изможденного вида женщина, в которой Пембертон угадал жену Ледбеттера, при ней топтался мальчик лет шести-семи. Как только звук механического щелчка подтвердил окончание съемки, два пильщика вышли вперед и накрыли гроб крышкой, тем самым упокоив Ледбеттера в той самой древесине, которая его и прикончила.

– Где моя жена? – повернулся Пембертон к управляющему. Тот кивнул в сторону горы Ноланд:

– Там, с орлом.

Вынырнув из-под черной шторки, фотограф заморгал на солнце. Стекло с полученным негативом он вставил в защитный металлический футляр, направился к своему пикапу и вынес наружу плетеный судок для рыбы, который перекинул через плечо, прежде чем достать новую стеклянную пластину. Опустив ее на место, Фризелл поднял камеру вместе со штативом и, неловко семеня бочком, направился с ними к зданию столовой. Паства преподобного Болика, воспользовавшись погожим днем, вынесла на улицу столы для общей трапезы по окончании службы. Еду успели съесть, а тарелки – убрать, но многие прихожане еще оставались. На женщинах были дешевые ситцевые платья в цветочек, на мужчинах – мятые белые рубашки и темные брюки; мелькали также и поношенные пиджаки. Детей нарядили кто во что горазд: от домотканых платьев до рубах, пошитых из мешковины из-под картошки.

Расставив штатив, Фризелл нацелил камеру на малыша в синей клетчатой рубашке. Скрывшись под черной тканью шторки, фотограф попытался удержать внимание ребенка с помощью безделиц, извлеченных из плетеного судка. Когда игрушечная птичка, погремушка и юла не принесли желаемого результата, Фризелл высунулся из-под ткани и потребовал, чтобы мальчика заставили сидеть смирно. Рейчел Хармон отделилась от группки других прихожан; вплоть до этого самого момента Пембертон ее не замечал. Склонившись к малышу, она тихо заговорила с ним и, не выпрямляясь, медленно отступила, явно догадываясь, что любое резкое движение придаст непоседе новых сил. Пембертон в оба глаза уставился на ребенка, силясь нащупать в себе адекватную реакцию на увиденное.

Кэмпбелл собрался отойти, но Пембертон придержал его за рукав:

– Погоди минутку.