Серена

Пембертон ошарашенно смотрел на сына, не в состоянии отвернуться. Два темно-карих глаза с любопытством разглядывали его в ответ. Заметив это через пару секунд, девица Хармон поспешно перевернула малыша, уткнув его лицом себе в плечо. На какое-то время все застыли, словно выжидая появления еще кого-то, кто войдет сейчас в кабинет, чтобы привести в движение какие-то новые, еще не ведомые события. Единственным звуком было тихое звяканье латунной цепочки выключателя о моторчик потолочного вентилятора.

Затем Макдауэлл выдвинул ящик стола и, достав оттуда револьвер, нацелил на Пембертона:

– Убирайся отсюда.

Лесопромышленник собирался что-то сказать, но шериф взвел курок и направил дуло револьвера ему точно в лоб. Поднятая рука Макдауэлла даже не дрогнула, когда указательный палец лег на спусковой крючок.

– Хоть слово скажи, всего только одно слово, и, Богом клянусь, я тебя шлепну, – процедил он.

Пембертон сразу поверил ему. Он отошел от стола и пересек кабинет, а девица Хармон крепче прижала к себе ребенка, словно отец мог попытаться отнять у нее мальчика и сбежать с ним. Толкнув дверь, Пембертон, моргая, шагнул в полуденное солнце.

Город никуда не делся: на месте были и фонари на столбах, и магазины, и не окончательно еще развалившаяся коновязь, и циферблат часов на башне здания суда. На глазах у Пембертона массивная минутная стрелка качнулась вперед, отрезая от времени очередной ломоть. Пембертону вспомнилось вдруг одно из немногих занятий по физике в Гарварде, которые он посетил; профессор читал лекцию об относительности времени – идее, предложенной неким австрийским ученым. Сейчас Пембертон был готов согласиться: время представилось не как нарастающий ряд неумолимых, четко отмеренных шагов, а как нечто более плавное, текучее, с каверзными воронками и водоворотами. Как нечто, способное с легкостью смести его прочь.

Только когда прозвучал сигнал клаксона, а позади притормозил старенький «форд», Пембертон сообразил, что стоит в задумчивости прямо посреди улицы. Он дошел до собственной машины и сел в нее. Поворачивать ключ и давить на педаль стартера он, впрочем, не спешил.

Через несколько минут дверь открылась снова. Пожилая женщина зашагала прочь по тротуару, а девушка с ребенком на руках уселась в машину шерифа. Пембертон позволил им отъехать подальше и лишь после этого отвернул от обочины и последовал за патрульной машиной на запад. Через некоторое время асфальтовая дорога сменилась грунтовой, и позади машины Макдауэлла вздыбились петушиные хвосты серой пыли. Пембертону пришлось отстать сильнее прежнего и дальше ориентироваться уже не на сам автомобиль, а на оседающие клубы. Вскоре пыльный след покинул основную дорогу и свернул в вымоину, ведущую к Дип-Крик. Пембертону сразу же стало ясно, куда они направляются.

Не сворачивая и не снижая скорость, он миновал развилку и проехал еще с полсотни ярдов, после чего развернул «паккард», съехал на заросшую бурьяном обочину и выключил мотор. День выдался теплым, но Пембертон не стал опускать пассажирское стекло: в том, что рубашка начала пропитываться потом, он предпочитал винить жару. Минут через двадцать машина шерифа показалась на съезде и, вырулив на основную дорогу, бодро покатила в сторону Уэйнсвилла.

В багажнике «паккарда» лежал двухфутовой длины разводной ключ фирмы «Стиллсон», и Пембертон провел пару минут, воображая эти десять фунтов стали зажатыми в руке. Вполне подойдет. Или же можно просто позвонить Миксу, попросить передать Гэллоуэю короткое сообщение… Ключ повернулся в замке зажигания, нога нажала на педаль стартера. Ладонь Пембертона легла на черную рукоять переключения передач и, словно в поисках опоры, стиснула шарик из твердой резины. Он выжал сцепление и еще немного посидел не шевелясь, прежде чем сдвинуть «паккард» с места. Однако, подъехав вскоре к съезду в сторону Дип-Крик, Пембертон не сбросил скорость, а продолжил движение вперед, въехал в Уэйнсвилл и поочередно миновал больницу, школу и железнодорожную станцию, после чего направился в долину Коув-Крик.

Проезжая мимо лесопилки, Пембертон вспомнил похороны отца – хотя вспомнил ли? Выражение «восстановил в памяти» подошло бы куда лучше. Пембертон начисто забыл даже то, случалось ли ему думать о смерти отца после возвращения из Бостона и когда он в последний раз вспоминал о матери и двух сестрах. Письма, которые родные присылали ему в первые месяцы, летели в корзину нераспечатанными. Отчасти так он освобождал себя от оков прошлого, за что с таким жаром выступала Серена, – но в то же время это было и чем-то вроде спонтанно возникшей амнезии: чары, которым он с готовностью и вполне добровольно поддался.