Он мне рассказывал: «Многие интересовались, как удалось снять кадры Бородинского сражения летящей камерой. А вот так и снималось – русская смекалка да военная техника. Батарею Раевского построили в форме стрелы, как нос корабля. А сзади военные соорудили тридцатиметровую вышку, натянули тросы с оттяжкой вниз и по ним пустили камеру. Тросы натягивали два танка. Нужна была поистине танковая мощь, чтобы удержать тросы в натянутом положении, без танков они бы под камерой провисли, и ощущение полёта создать бы не удалось. Камера неслась сверху, пролетала над головами солдат, через огонь, через дым, но поначалу мы никак не могли сообразить, как же её остановить. Додумались. Для того чтобы камера остановилась и не разбилась, тросы обмотали поролоном. Работали до изнеможения, но с удовольствием. У Сергея Фёдоровича всё было придумано и разработано в зарисовках. Сначала мы жили с ним в военном лагере в одном офицерском домике. Потом для него поставили вагончик с душем, бывало, он там и ночевать оставался. Каждый вечер, чуть ли не до рассвета, мы обсуждали весь план работ на завтра, он вникал во все мои операторские тонкости, и были у нас самые тёплые, самые доверительные и дружеские отношения. У меня всегда были с собой сделанные Сергеем Фёдоровичем накануне рисунки общих планов. Поднимаемся с военными консультантами на двухметровый помост (в кино такое сооружение называется партикабль) и начинаем расставлять полкú. У каждого батальона, у каждой роты – свой командир. Допустим, на русскую сторону по тому, как наметил режиссёр, нужно 5000 человек – тут же приказ командирам батальонов, одетых в форму русской армии. Так же отдавались приказы и командирам конницы. Армия, одетая во французские мундиры, размещалась на стороне, куда светило солнце. Я попросил Циргиладзе привезти со стекольного завода зеркального боя. Раздали солдатам, чтобы они пускали в камеру солнечные зайчики, и вся французская сторона заиграла: сквозь дым поблёскивали лучики».
Я призналась Петрицкому, что когда я смотрю эти кадры, снятые великолепным оператором, всё-таки я в первую очередь на переднем плане вижу Пьера Безухова в исполнении моего отца. И всегда поражаюсь – как мог он ещё и сниматься в главной роли? Это загадка для меня и по сей день. Петрицкий также, даже на площадке, не мог ощутить весь драматизм положения актёра и одновременно режиссёра таких небывалых по тяжести съёмок.
«Мне же было очень нелегко из-за того, что режиссёр снимался сам, играл одну из центральных ролей. Иногда он обращался с вопросом: мол, как я сыграл? Это сейчас я понимаю, что Бондарчук – настоящий Пьер, и верю его Пьеру абсолютно, особенно в финале фильма. Но тогда-то разве мне было до тонкостей актёрского исполнения? Ведь чем сложнее сцена у актёра, тем больше она требует операторского внимания и операторских эмоций. Надо же чувствовать движение, когда оно начнётся, каким оно будет, это трудноуловимое движение актёра, тем более такого грандиозного, как наш режиссёр-постановщик. Масштабные массовые сцены были им разработаны во всех деталях заранее, на съёмке никаких вопросов и никаких споров не возникало – всё было продумано замечательно. Бородино мы сняли за полтора месяца. Это очень быстро!»
В массовых сценах у отца снималось так много людей, что они до сих пор, уже мне, его дочери, шлют фотографии тех самых памятных для них дней участия в фильме «Война и мир».
«Войска нам выдали всего на две, максимум три недели: именно за это время планировалось завершить съёмки главной батальной сцены фильма, – вспоминал Николай Александрович Иванов. – Получилось же, что засели мы там на три месяца. Тогда кто-то из остряков даже песню сочинил: “Дорогобуж, Дорогобуж, дожили до осенних стуж…” Естественно, о том, что вместо советских гимнастёрок им выдадут французские или русские мундиры, никто из командированных к месту съёмок солдат до поры до времени не знал. Только на “поле боя” срочникам объяснили, в чём на ближайшие недели будет заключаться их служба. Каждое утро занятым в батальных сценах солдатам преподавали “курс молодого бойца” французской или русской армии: учили всему, начиная от облачения в форму того времени и заканчивая строевым шагом. Постепенно солдаты вживались в роли. Некоторые из них отправляли домой письма примерно такого содержания: “Сегодня был жаркий бой у Шевардинского редута…” “Как же так, войны не объявляли, а ты где-то сражаешься?” – удивлялись в ответ родные. Обращаясь к Борису Захаве, который гениально сыграл Кутузова, солдаты иногда шутили: “Товарищ Кутузов, ночью холодать стало, нельзя ли одеяльцев подбросить?”»
Отец вспоминал: «Двадцать тысяч статистов на протяжении двух месяцев вживались в образ. Каждое утро солдаты, переодетые в форму тех времён, строились и шли в атаку. До деталей имитируя сигналы построения, все приёмы ведения боя наших предков. Нужно было организовать всю эту гигантскую массу людей. Причём стараться избежать жертв. Без них редко обходятся большие батальные сцены, где замешана конница. У нас, к счастью, обошлось…»