Сергей Дягилев. «Русские сезоны» навсегда

В конце февраля попытки Дягилева заманить Прокофьева и Стравинского в Италию наконец увенчались успехом. Кроме того, в Риме Дягилев познакомился со многими футуристами, что послужило для него новым источником вдохновения. Прокофьев пообещал совершить опасное путешествие из России в Италию. Дягилев был вынужден отменить запланированную им ранее поездку в Африку из-за постоянно откладывавшегося визита Стравинского, но все указывало на то, что в начале февраля композитор, наконец, прибудет. Когда Стравинский в очередной раз попытался перенести свою поездку, Дягилев был непреклонен: «…[Я] настаиваю на твоем приезде на несколько дней, необходимых для переговоров с Мештровичем, для союза с Маринетти, для разрешения очень серьезных других вопросов. Давай будем решительны и энергичны»³⁶. Стравинский уступил и пообещал приехать в Рим, где Дягилев организовал для него концерт в Аугустеуме и частный концерт в «Гранд-отеле», в программу которого должно было войти фортепьянное исполнение в четыре руки «Весны священной». Наконец-то пришло время возвращаться к работе.

XXII Парад революций 1915–1917

Аванс, полученный Дягилевым за американские гастроли, избавил его от постоянного страха банкротства. Этот страх заставил его в 1914 году придать репертуару «Русских балетов» более консервативный характер. Теперь же настал час реванша, и он смог целиком посвятить себя своей страсти к художественному новаторству. Стравинский прибыл в Рим в том числе для того, чтобы присутствовать на организованном Дягилевым концертном исполнении «Петрушки». На второй неделе февраля Стравинский сыграл первые отрывки «Свадебки», и услышанное произвело на Дягилева неизгладимое впечатление.

В последние месяцы он тесно общался с футуристами, проявившими большой интерес к сотрудничеству. Дягилева, посвятившего прошедшие полгода постижению и переосмыслению истории итальянского искусства, по-видимому, не смущало их утверждение, что «все, кто любит классическое искусство, – слабоумные»¹. У него и Маринетти было много общего: оба отвергали натурализм, шаблоны и морализм, отдавая предпочтение земному и реальному, любили провоцировать публику и вызывать шумные споры. Футуристы были готовы безоговорочно принять дягилевскую «психологию лихорадки».

Дягилев и Мясин присутствовали на нескольких собраниях футуристов в Риме и пригласили их посетить 13 февраля частный концерт Стравинского в «Гранд-отеле». Маринетти специально для этого прибыл в Рим, и футуристы «шумно […] приветствовали»² русского композитора.

Дягилев (как уже бывало всякий раз, когда он сталкивался с новыми художественными формами) с самого начала глубоко проникся идеями футуристов. Наиболее заметно это стало во время создания балета на религиозную тему, получившего название «Литургия». На протяжении тридцати двух репетиций он вместе с Мясиным разрабатывал концепцию и хореографию этой постановки, но у него все еще не было подходящего музыкального материала. Дягилев убедился, что невозможно использовать григорианский хорал[266] в художественном воплощении русской религиозности, как он ранее собирался. Он также отказался от идеи исполнения балета в полной тишине: «…мы пришли к убеждению, что абсолютная тишина – это смерть, и что в воздушном пространстве абсолютной тишины нет и быть не может»³. В конечном итоге благодаря футуристам и их удивительному набору «музыкальных» инструментов у Дягилева появилась идея использовать не музыкальное, а звуковое сопровождение, созданное с помощью разного рода устройств, таких как «колокола с густо обвязанными языками, эолова арфа, гусли, сирены, волчки»⁴. Дягилев пригласил Маринетти в Милан, чтобы тот устроил развернутую демонстрацию.

3 марта, через три дня после отъезда Стравинского, должен был приехать Прокофьев. Основная цель его поездки заключалась в исполнении перед Дягилевым музыки для нового балета на либретто Городецкого под названием «Ала и Лоллий». Действие протекало в древнем, наполовину мифическом мире скифов. У балета была сложная фабула, включавшая войну богов и тяжеловесную символику в стиле Вагнера, что было не самым удачным выбором в военный период. Нувель уже слышал несколько отрывков в Санкт-Петербурге и написал тогда Дягилеву, что «Прокофьев городит что-то несуразное на несуразный сюжет».[267] Вероятно, у самого Дягилева также возникли сомнения по поводу этой темы, но он твердо решил привлечь Прокофьева к работе в труппе вне зависимости от того, будет ли поставлен балет «Ала и Лоллий» или нет.