Сергей Дягилев. «Русские сезоны» навсегда

Во время Страстной субботы дягилевцы пост не соблюдали. Стравинский пил «Asti»[269] бутылку за бутылкой и сильно опьянел. На следующий день он возвратился в Швейцарию, а Дягилев, Мясин и Прокофьев – в Рим. Прокофьев предпочел бы вернуться в Россию, но прежде он хотел подписать контракт с Дягилевым. Композитор оказался умелым коммерсантом, ухитрившись выторговать себе за новый балет гонорар, превышавший, по словам Дягилева, гонорары Дебюсси и Равеля, вместе взятые. Прокофьев даже поставил под угрозу свои хорошие отношения с Дягилевым. Обсуждение контракта проходило неспокойно, с криком и топаньем ног, пока наконец в три часа ночи документ не был подписан²¹. На следующий день композитор уехал в Россию, его путь вновь пролегал через Грецию и Балканский полуостров.

Дягилев не боялся надолго остаться без вдохновляющего его окружения, так как вскоре после отъезда Прокофьева к нему в Риме присоединились Мисиа и Хосе Мария Серт. Теперь Дягилеву предстояло серьезно поработать над подготовкой гастролей по Соединенным Штатам Америки, для чего ему нужно было заново собрать труппу. Самым важным было то, что Григорьев, занимавшийся подбором артистов, был свободен и с радостью согласился приехать. Члены труппы оказались разбросаны по всей Европе, и было невозможно заново собрать их воедино. В определенном смысле нужно было создать совершенно новый коллектив, и в этом Григорьев был незаменим. Лишь несколько артистов, танцевавших в последние несколько сезонов, имели отношение к петербургским императорским театрам – остальные были из Москвы и частных школ. Помимо этого, в труппу все чаще принимали иностранных танцовщиков и балерин. «Русские балеты» были самым знаменитым коллективом в мире, и потому могли устанавливать свои правила, но в некотором роде Дягилев был наказан за свой успех, потому что его подражатели повсюду начали собирать крупные и мелкие балетные компании, пытаясь нажиться на его успехе и продать подороже выступления своих русских коллективов. И теперь труппа Дягилева стала не только примером того, насколько быстро происходила интернационализация мира балета, но отчасти и движущей силой этого процесса.

Состав труппы был усилен за счет польских артистов, в числе которых были Леон Войциковский и Станислав Идзиковский. Среди балерин было много англичанок, найденных Григорьевым в Лондоне. Одна из них, Хильда Маннингс, танцевала в труппе еще с 1913 года. Ее первый псевдоним был не очень благозвучен – Маннингсова, в середине 1915 года она сменила его на Соколову и прославилась под этим именем. «С этих пор забудь, что ты когда-то не была русской»²², – сказал ей Дягилев по поводу ее нового имени. «Интернационализм» был абсолютно недопустим, когда речь шла об участниках его труппы, становившейся все менее русской, но все еще выступавшей под маркой «Русских балетов», так как именно экзотическое происхождение обеспечивало ей интерес публики.

Было также найдено помещение, где могли бы собираться вместе все члены труппы. Дягилев арендовал виллу Бель Рив в Уши, в пригороде Лозанны на берегу Женевского озера. Это место стало центром интернациональной артистической колонии, которой предстояло пережить самый насыщенный, свободный и счастливый период в истории своего существования. Дягилев выбрал Швейцарию из практических соображений. Эта страна занимала позицию нейтралитета и, в отличие от Италии, собиралась сохранить этот статус. Помимо этого, у нее были тесные связи с Францией. И самое главное: в Швейцарии находился Стравинский, а поскольку попытки Дягилева заманить композитора на более длительный срок в Италию успехом не увенчались, пришлось, как говорится, горе идти к Магомету. Стравинский жил со своей семьей в Морже, в двух часах езды на велосипеде от Уши (Стравинский предпочитал именно этот вид транспорта).

Уши. Слева направо: И. Стравинский, жена российского дипломата г-жа Ковчинская, С. Дягилев и Л. Бакст

Приехав в Швейцарию, Дягилев сделал первую остановку в Монтрё, где вечером 25 апреля встретился со Стравинским. Там же на следующий день их застало известие о внезапной смерти Александра Скрябина, скончавшегося в возрасте сорока трех лет от сепсиса. Хотя отношения Дягилева и Стравинского со Скрябиным никогда не были очень теплыми, оба были подавлены этой новостью и послали семье телеграмму с соболезнованиями²³. Для Дягилева, бывшего всего на два месяца моложе Скрябина, эта смерть стала неприятным напоминанием о том, что он тоже не вечен. В конце апреля Стравинский исполнил Дягилеву свою последнюю версию «Свадебки», и тот расплакался, сказав, что этот балет станет самой красивой и совершенно русской постановкой.[270]