Сергей Дягилев. «Русские сезоны» навсегда

Труппа, полностью состоявшая из русских артистов, всегда могла привлечь своей уникальностью и экзотикой. Однако международный коллектив, выступавший под маркой национального, больше походил на имитацию. Не случайно у Дягилева появлялось все больше конкурентов, пытавшихся повторить его трюк – «Шведский балет» лишь один из примеров. Но самым важным, и, возможно, единственным вопросом оставалось: как долго Дягилев сможет сохранять веру в многонациональную труппу и находить силы на ее развитие? Его самыми близкими друзьями по-прежнему были русские. Его отношения с французскими композиторами и художниками носили совсем иной характер, нежели с соотечественниками. Атмосфера в труппе становилась все более деловой и отстраненной, казалось, что начали преобладать обычные отношения продюсера и художника. Однако деловые отношения и слаженная рабочая обстановка не вызывали у Дягилева интереса. Это не могло его окрылить. По всей вероятности, он опять обратил взор в сторону своей родины в поисках вдохновения и бальзама для старых ран. Приобретя в 1923 году первое издание повести «Тарантас» Владимира Соллогуба, Дягилев сделал в этой книге следующую запись: «“Тарантас” для возвращения в Россию. С. Д. Париж. 1923»²⁸. Его тоска по родине не утихала. В Берлин вновь приехал Маяковский, и они регулярно общались с Дягилевым. Этой новой встрече предшествовал обмен письмами, кроме того, они продолжали обсуждать предстоящее турне по Советскому Союзу, которое запланировали на следующий год. В Москве к приезду Дягилева уже было зарезервировано несколько театров. В ноябре 1924 года Дягилев получил советскую визу: он собирался посетить родину зимой, чтобы завершить подготовку к гастролям. Маяковский послал письмо Осипу Брику с просьбой сопровождать Дягилева и представить ведущим деятелям нового искусства Советской России: «Будь путеводной звездой Сергею Павловичу – покажи в Москве все, что надо смотреть […] Если С. П. не понравятся Родченко, Лавинский, Эйзенштейн и др., смягчи его икрой […], если и это не понравится, тогда делать нечего»²⁹. Также было послано письмо Анатолию Луначарскому, человеку, ставшему наркомом просвещения после отказа Бенуа занять эту должность. Маяковский попросил Луначарского помочь организовать приезд Дягилева. Похоже, не все были рады визиту импресарио-эмигранта с аристократическими манерами. Однако русские сами делали ставку на Дягилева. Им было известно, что он хотел бы приехать (при этом прекрасно знали, что, например, Стравинский был в этом гораздо менее заинтересован), и они понимали, что возвращение в Советский Союз Дягилева, все еще являвшегося безоговорочным лидером европейского авангарда, могло значительно повысить их репутацию в глазах всего мира.

Маяковский писал Луначарскому:

«Это рекомендательное письмо более или менее излишне: Вы знаете Сергея Павловича Дягилева не хуже меня, а С. П. в рекомендациях не нуждается. Пишу все же эти строки, чтобы С. П. быстрее прорваться через секретариат, который случайно может оказаться чересчур оборонительно настроенным. Конечно, опарижившиеся бывшие русские сильно пугали С. П. Москвой. Однако пересилило желание, а также мои утверждения, что мы деликатностью и грацией превосходим французов, а “деловитостью” – американцев.

Надеюсь, с Вашей помощью С. П. убедится в этом и на деле, тем более, что главное дело С. П. – полюбоваться нами»³⁰.

Маяковский был прав, утверждая, что Дягилев, вопреки всем увещеваниям, боялся ехать в Советский Союз. И хотя часто опасения Дягилева были беспочвенны, на этот раз его страх имел вполне определенные основания.

XXVI Советский Союз наносит ответный удар 1924–1927

Главной причиной не ехать в Советский Союз был отказ власти гарантировать возращение во Францию Бориса Кохно, возраст которого еще оставался призывным. Это доказывает, что на уровне верховного руководства единого мнения относительно приглашения Дягилева не было. Если бы вся его труппа приехала в Москву, какие бы это могло иметь последствия? Не только Кохно, но и многие другие мужчины-артисты были призывного возраста, в том числе Сергей Лифарь, все больше вытеснявший Антона Долина в качестве фаворита директора. Близкие друзья Дягилева советовали ему не слишком доверять «проклятым большевикам». Корибут и Нувель и, вероятно, также Стравинский попросту отказались ехать в Советский Союз.