Сергей Дягилев. «Русские сезоны» навсегда

Вся Европа заполнилась беженцами из России, рассказы многих о том, что творится дома, были неутешительными. Часть балетной труппы, среди которых и некоторые мариинцы, застряла в Берлине и вынуждена была танцевать за деньги где придется. И хотя выступали в основном в заштатных театриках и газеты о них почти ничего не писали, Дягилев узнал об этом и послал в Берлин своего двоюродного брата Павла Корибута. Если отбросить веру в случай, то его решение чем-то иным, кроме телепатии, объяснить трудно. Не застав артистов в Берлине, Корибут догнал их в Лондоне и пригласил в Париж¹. Потом состоялась встреча у Мисии Серт дома, и там Дягилев впервые познакомился с человеком, который на долгие годы станет законодателем классического балета, – с Георгием Баланчивадзе. Баланчивадзе, или Баланчин, как он вскоре станет себя называть, был талантливым петербургским танцовщиком. В свои двадцать он проявлял интерес и, можно сказать, призвание к хореографии. Он был поклонником Касьяна Голейзовского, хореографа-модерниста родом из Санкт-Петербурга (в том году переименованного в Ленинград), «стремившегося к созданию скульптурных эффектов, ради которых он обычно раздевал своих танцовщиков чуть ли не донага»². Дягилев с огромным интересом слушал рассказы Баланчина о новых веяниях на родине, но от идеи гастрольной поездки на тот момент уже отказался. Импресарио просмотрел танец артистов, прибывших вместе с Баланчиным: Александры Даниловой, Тамары Жевержеевой и Николая Ефимова, и ввел их всех в состав труппы. Данилова и Жевержеева, взявшая псевдоним Жева, вскоре стали исполнять ведущие партии в «Русских балетах».

В конце 1924 года прошли выступления труппы в Лондоне. За год Дягилев сумел частично выплатить свои долги Столлу, поэтому снова можно было выступать в Лондоне. Недавно принятых в труппу артистов сразу ввели в репертуар. В британской столице делами Дягилева занимался теперь только один агент – Эрик Уоллхайм. Этот человек был настолько предан Дягилеву, что благодаря его усилиям репутация импресарио в Лондоне практически восстановилась. Добропорядочный буржуа, Уоллхайм был далек от дягилевского поклонения гламуру и «grands sujets»,[309] но души не чаял в нем самом и поэтому шел на уступки, в которых другие ему отказывали. Его сын Ричард очень хорошо описал отношения между этими людьми и дал меткую характеристику Дягилеву:

«Мой отец искренне восхищался Дягилевым, мне кажется, ему очень импонировал строй мыслей и чувств этого человека. Он восхищался его перфекционизмом, а сцены ярости и ревности, которые тот порой устраивал, он находил, пожалуй, даже весьма динамичными. Его очаровывали суеверие Дягилева и его водобоязнь, и немало уступок, на которые отец ради него шел, объяснялись совершенно волшебным в его глазах фактом русского происхождения Дягилева. Один журналист как-то спросил у отца, в чем Дягилев больше всего проявляет себя как русский, на что отец, не особенно веривший в национальные характеристики, ответил, что, для того чтобы это понять, нужно увидеть великого человека в спешке: чем больше он переживает из-за времени, тем короче делаются его шаги, а под конец он и вовсе останавливается»³.