Сергей Прокофьев

После падения Ростова германская армии и её итальянские, румынские и венгерские союзники двинулись уже двумя колоннами: одна наступала дальше на юг — к Северному Кавказу (именно тогда было решено эвакуировать всех, кого можно, из Закавказья), другая на восток — к Сталинграду, взятие которого означало бы изоляцию Закавказья с его нефтяными ресурсами от Центральной России. Ведь основной путь доставки жизненно необходимой нефти шёл именно по Волге; никаких удобных дорог в заволжских степях уже не было. А кроме того, взятие немцами города, носившего имя Сталина, имело бы колоссальное символическое значение. 23 августа германская авиация подвергла Сталинград массированной бомбардировке, сжегшей восемьдесят процентов городских строений (ужас этого истребительного налёта описан у Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда»), а вскоре войска противника вступили в лежащий в руинах город, где были поначалу встречены лишь рабочим ополчением да огнём бьющих по наземным целям, укомплектованных, как правило, женщинами зенитных батарей. Регулярные части Красной армии стояли в Заволжье. Изнуряющая битва за каждые несколько метров сделала бессмысленным даже тот факт, что враг овладел, в конце концов, почти всей территорией Сталинграда — за исключением нескольких стратегически важных узлов сопротивления, — вышел к Волге и раструбил о фактическом взятии города на весь мир. Захваченный с такими усилиями и существующий лишь как груда руин Сталинград стал могилой противника. Красная армия повторила манёвр германских войск под Харьковом:

19 ноября, перейдя в наступление с флангов, через пять дней окружила запертую в Сталинграде ударную группировку. С 31 января по 2 февраля 1943 года одно за другим окружённые подразделения противника во главе с фельдмаршалом Паулюсом и его штабом капитулировали. Не сдайся они, в немецких войсках вскоре начался бы мор от обморожения и голода.

Символический и стратегический смысл сталинградской победы был очевиден. Теперь полный разгром противника был вопросом времени. В послевоенном же творчестве Прокофьева — в опере «Повесть о настоящем человеке», в оратории «На страже мира» — Сталинград приобретёт черты чего-то мистического — города-феникса, воскресающего к новой жизни через очистительную гибель в огне, воплощающего надежды и обещания послевоенного счастья.

В разгар победных боёв под Сталинградом в Москву решает возвратиться Мясковский, и 15 декабря 1942 года он уже водворяется с сестрой Валентиной в прежней квартире на Сивцевом Вражке. «Жизнь явно трудна», — записывает он на следующий день в дневнике первое впечатление от зимней столицы. Но энтузиазм и всеобщее желание победы настолько велики, что жить в эвакуации в Средней Азии больше уже невозможно. 24 декабря в Москву приезжают из Алма-Аты и Прокофьев с Мирой. Пока — временно, но новый, 1943 год они встречают в столице, в Союзе композиторов, на квартире Зиновия Фельдмана, в небольшой компании, состоящей из Мясковского и его сестры, Виссариона Шебалина (теперь директора Московской консерватории), Левона Атовмьяна (директора Музыкального фонда) и, как записывает Мясковский в дневнике, «здешних дам». Сидели до самого утра из-за действующего с полуночи до пяти утра комендантского часа. Потом возвратились в гостиницу «Националь». Целью приезда, помимо выяснения условий возможного переселения в Москву, было обсуждение первой редакции «Войны и мира» и показ Седьмой фортепианной сонаты в Комитете по делам искусств. Мясковский, заседавший в Комитете по Сталинским премиям, очень рассчитывал, что на этот раз Прокофьев премию получит. Ещё в 1940 году он выдвигал на премию «Семёна Котко», но тогда — не в последнюю очередь в силу внешнеполитической обстановки — это завершилось ничем. Теперь о довоенных реверансах Германии стыдно было и вспоминать. В начале февраля 1943 года Прокофьев и Мира снова отправились в Алма-Ату: предстояло продолжение работы над музыкой к «Ивану Грозному».

20 марта 1943 года композитору была присуждена первая в его жизни Сталинская премия — за Седьмую сонату: окончательный список, как известно, утверждал сам Сталин.