Серия «Гиперборейская чума» [3 книги]

— Сами мангасы не могут дать нам свою премудрость. Не позволяет тот могучий инстинкт. Только Золотой дракон, который в сущности — что? Библиотека? Нет, больше. Средоточие премудрости, информационный снаряд: исполинский вирус: Он может делиться сведениями с кем угодно, без ограничений — потому что кто же еще, кроме Спящих, обратятся к нему, запертому вместе с ними? И тогда возникает — как бы само собой, случайно, без конкретного умысла — решение: создать новых мангасов. Из людей. У которых не будет внутреннего запрета: Их начинают отбирать — способных к роли; потом гонят по лабиринту…

Нужна тысяча лет? Какие проблемы: И вот — финиш! И — главный приз!

Должность господа Бога вакантна — просим, просим!..

— Грр.

— Вот именно. И я соблазняюсь ею и начинаю творить добро. И через меня в мир потоком идут древние знания. И мы медленно и незаметно для себя начинаем превращаться в Великих Древних: Не знаю, изменимся ли мы внешне, а уж внутренне-то — всенепременно…

— Грр. Грр-грр…

Они вышли к месту перехода в румы. Девять широких полукруглого сечения колонн окружало плоский камень. Николай Степанович поставил на камень связку бутылок, две свечи и две карты. Зажег свечи. Поставил карты так, чтобы тени на нужной колонне совпали…

— Иди, — сказал он.

Гусар нырнул в тень.

Николай Степанович шагнул следом, доставая "узи", обернулся. Из тени все было видно, как через тонированное стекло. Он дал короткую очередь и во вспышках огня успел заметить, как брызнули в стороны кусочки стекла и непроницаемой тьмы…

Шестое чувство (Париж, 1968, октябрь)

— Внутри "роллс-ройс" гораздо больше, чем снаружи, уверяю вас, Ник. Дорогие машины не похожи на дешевые.

— Вы правы, Билл. Потому что они стоят дороже.

Маленький буксир волок по Сене огромную баржу. На барже шла своя жизнь, совершенно отдельная от береговой. Там висело белье, бегали дети и собаки.

— Пойдемте, Билл, — сказал я. — Во-он там есть еще одно славное кафе.

Атсон устроил мне экскурсию по Парижу моей юности. Верно сказано, никогда не следует возвращаться туда, где тебе было хорошо. Мы уже побывали и на бульваре Сен-Жермен, 68, и на рю де ля Гет, 25, и на рю Бара, 1, и на рю Бонапарт, 10, и на рю Камбон, 59. Дома казались другими, и сам себе ты казался другим, и только Париж был прежним. У Мишо подавали устриц с легким белым вином, у Жако — все ту же пулярку, а старый Бриганден, конечно, давно умер, и в его заведении хозяйничал сын — тоже старый Бриганден. А может быть — внук. И тоже старый Бриганден. Один я был молодым в этом древнем городе.

— У французов хватило ума не устраивать драку на улицах, — сказал Атсон, когда мы двинулись вдоль набережной. Атсон был в дешевых бумажных синих штанах, в пиджаке с замшевыми заплатами и какой-то залихватской вельветовой кепчонке. Я облачился в джинсы и свитер грубой вязки. Я сейчас походил на студента Сорбонны — но не прежнего, 1909 года образца (тогда мы косили под апашей), а нынешнего, одного из тех, что в недавнем мае переворачивал машины и швырял в ажанов булыжники. Ажаны косились на меня с подозрением.

Черный "роллс-ройс" Атсона тихонько катил следом за нами, терпеливо ожидая у дверей различных забегаловок, ни одну из которых мы старались не пропустить.

День был ясный и тихий.

— Никогда не представлял, что этой кислятиной можно так набраться, — сказал Атсон и полез в карман пиджачка за фляжкой, памятной мне еще с Атлантики.

— Уберите виски, Билл, — сказал я. — Пить виски в Париже невообразимая пошлость.

— Тогда ведите меня туда, где есть коньяк, — сказал Атсон.

И мы пошли туда, где был коньяк, и я сказал Атсону, что настоящий "мартель" содовой отнюдь не разбавляют.

— Учите, учите меня, — проворчал Атсон. — Будто я в Париже не бывал. Только тогда, в двадцатых, мы сами устанавливали свои порядки, потому что у нас были доллары. Представить страшно, сколько тогда можно было выпить на один— единственный доллар… Гарсон, два абсента!

— Билл, — сказал я. — Опомнитесь. Абсент давным-давно запрещен и изъят из обращения. Ученые определили, что он вызывает необратимые изменения в мозгу.

— Ученые ничего не понимают в выпивке, — сказал Атсон. Французский его был чудовищен, как некогда у меня.

— Теперь нужно что-нибудь проглотить, — сказал я. — Гарсон, две foie de veau!

— Это что за зверь? — изумился Атсон.

— Неужели вы забыли? — ответно изумился я. — Старая добрая телячья печенка.

Молодая.

К печенке полагалось божоле в высоких стаканах. Заведение было недорогое и не rafinee, но очень приличное. Нас сперва даже не хотели пускать, но телохранитель Атсона пошептался с хозяином, и все устроилось.

— Да, раньше все здесь было по-другому, — сказал Билл. — Здесь сидели художники со своими шлюхами, бандиты, поэты. Я не понимал ни слова по— французски, но чувствовал, что нахожусь среди полубогов.

— Да, — сказал я. — Тогда можно было просидеть здесь полдня за чашкой кофе, а первый попавшийся оборванец мог прочесть тебе лекцию об искусстве Египта Второй династии.

— А теперь тут одни разбогатевшие проходимцы вроде нас, Ник, — сказал Атсон. -