Серые земли Эдема

– По этой дороге, Андрюша, после войны на каторгу везли - тех, кто в немецком плену побывал. Теплушки на границе забивали досками наглухо, и порою месяц везли. Бывало, как увидят сердечные сквозь щелку снежок да болотца, как взвоют! Как начнут кидаться от одной стены к другой, чтобы вагон с рельсов свалить. И другие вагоны подхватывали. Колеса с рельсов приподымались, конвоиры, кто подогадливее, в снег спрыгивали, а там и весь эшелон с насыпи летел. Кто в той мясорубке выживал, в лес бежали. Порой их староверы прятали. Кровищи и трупов покромсанных было жуть…

– И тебе, дедуля, видно досталось, - посочувствовал я. - Поизмывалась власть над русским народом.

Но старик погрозил мне пальцем, а потом вздохнул.

– Сподобил и меня Бог пострадать. Я к немцу в плен не попал, молод был воевать. Мальчонкой на работу в Германии угнали. Ну а после войны сюда отправили… Озеро такое есть, Колвицкое. По берегам мы лес валили для социалистических строек. Голодно было, цингой болели. Как-то к весне я совсем ослабел. Как лед сошел, свезли нас, доходяг, на Рищев-остров посреди озера и там оставили. Вместо кладбища тот остров был. Вот лежу я на мху под елочкой, и даже пошевелиться нет сил. Умираю. Как сейчас помню, вода о камушки плещется, над озером тучи ползут. И вдруг будто просветлело. Гляжу - женщина по бережку идет. Откуда взялась, у нас только две фельдшерицы, а те на Рищев не приезжали? И одета чудно - что-то светлое и туманное. До мыска дошла - и тут у меня сердце встало, а потом еле-еле затрепыхалось. Не по бережку она идет, а над водой скользит. С молодых лет попам не верил, а тут Бога вспомнил, молиться стал…

Тут старик медленно перекрестился:

– Женщина куда-то делась, но вдруг вижу, словно солнышко за елкой всходит. Вся она стала изумрудная, шишки желтым огнем горят. А потом из-за этой елки девочка выходит. Волосики желтые, в косички заплетены, сама в телогрейке, а на ногах ботинки высокие зашнурованные, таких тогда и не было, а сейчас солдаты носят. Наряд для севера вроде обыкновенный. Да только глаза у нее таким голубым огнем горят, что я сразу понял, кто она. Перекрестился и забормотал: 'Свят Господь, свят!'. В народе ведь говорят - кто ангела Божьего увидит, помрет скоро. Другие, правда, бают что это только после третьего раза бывает… А девочка ничего не сказала. Только наклонилась и ладошку мне на лоб положила. И так хорошо мне стало, будто мама баюкает, заснул я. А очнулся - девочки нет, но я уже на ноги встать могу. С того дня стал мох есть - растет там съедобный, олени питаются, а потом прошлогоднюю клюкву нашел. Дни стали теплые, на ночь я мхом укрывался. Через неделю приезжают с другими доходягами, удивляются. 'Везучий ты, - говорят. - Первый с Рищева живой ворочаешься'… А вскоре освободили нас подчистую. Лукавый это с русским народом проделал.

– Ну а дальше как? - помолчав, спросил я.

– А все как-то собой сложилось. Вернулся в свою деревню, женился, а потом с женой снова на Север уехал, социалистический город строить. Голодно тогда в наших краях было. Служить в церкви начал, заочно питерскую семинарию окончил. Жена давно померла, ребятишки разъехались, живу один. Вот ездил в Питер с подарками, что по приходу собрали: семга, брусничка, грузди соленые. Власти, и светские, и церковные, подношения любят. Слабы люди, ох как слабы…

Тут старичок остро поглядел на меня:

– Только ты, Андрюша, не думай, что церковь слаба, коли ей немощные люди служат. Через наши немощи мы испытываемся и силу от Бога получаем, а то демоны страшную власть бы имели… И не зря тебе про свою жизнь сказываю. Редко это говорю, не всем.

Старик замолчал и прилег. Вскоре стал посвистывать носом, и тут передо мной возникли обтрепанные края брюк, и на пол спрыгнул пассажир с верхней полки. В черном подряснике - выходит, тоже священник. Он нагнулся, отыскал под полкой потрепанные гамаши, сунул в них ноги, выпрямился…

Меня словно обухом стукнули по голове. Симон!

– Вот и свиделись, - усмехнулся тот.

Он не изменился: те же черные волосы до плеч, те же глаза с зеленоватым отливом под густыми прямыми бровями. Монах сел в ногах посапывающего старика, а я глупо спросил:

– Вы с ним едете?

– Слабенький он, - вздохнул Симон. - Впрочем, других мне не поручают. Дай Бог ему до дома добраться.

Я прокашлялся, но все равно заговорил сипло:

– Узнавал я про Новоафонский монастырь. Таким, как вы описываете, он был еще до революции. А теперь только начали восстанавливать. Развалины, ободранные стены, всё заросло. Лишь водопад и в самом деле красивый.

Симон поглядел в окно, где мелькал снег, и вздохнул:

– Ну и что? Я ведь сказал, что давно там не был.

– Похоже, что очень давно. - Словно холодный сквозняк потянул от оконного стекла. Или это прилетел ветер с Безенгийской стены?… - Вы таким старым не выглядите.

– А ты дотошный, - усмехнулся темный монах. - Хотя иначе меня бы к тебе не послали.

Хотя он обращался ко мне на 'ты', я не почувствовал обиды, скорее азарт охотника.

– Так откуда же вы на самом деле?

Симон поморщился:

– Можно сказать, что командированный.

Я хмыкнул: