Сестры из Версаля. Любовницы короля

Хвалились розы белизной
Перед моею милой,
Но, плечи оголивши в зной,
Сафо их посрамила.

И розы белые тогда,

Столь гордые доселе,
Покрылись краскою стыда
И ярко заалели.[36]

– Вы сами написали, сир? – спрашиваю я, хотя и знаю, что писал не он.

– Ах, нет! – Король добродушно улыбается. Когда нет посторонних, он бывает и застенчивым, и довольно забавным – совсем не таким, как на людях, где приходится все время помнить о своем величии. – Я не стал бы утверждать, что способен написать такое. Это написал один англичанин, имени вот его не припоминаю. Но я с детства любил его стихи, хотя для юноши они, должно быть, мрачноваты. А вы сами, мадам, пишете?

– Как и Ваше Величество. Зачем тратить время на посредственную книжку, если можно почитать замечательные произведения других авторов?

– Склоните голову, – вдруг приказывает король, резко останавливаясь. Я подчиняюсь, и он вставляет розу в мою прическу. – Просто видение, мадам.

В это мгновение мы становимся так близки, что я теряю дар речи. Его рука лежит на моей голове, я ощущаю его тело совсем рядом. Он не счел нужным спросить, просто сделал, и все. Мне хочется наклониться и оказаться в его объятиях, вот в эту самую минуту, но я способна только стоять и смотреть на него во все глаза.

– Ты очень красиво смотришься, – выдавливает из себя застывшая рядом Луиза.

Потом грубо вмешивается высший свет, и очарование минуты развеивается. Вильрой уносится верхом прочь, стучат копыта, лают псы. Придворные громко желают ему успеха. Мы возобновляем прогулку, на этот раз совсем медленным шагом, затерявшись в необъятных садах, согретые теплом предзакатного солнца. Я придерживаю бутон в волосах, чтобы он не выпал ненароком.

– Вам нравится Плеяда,[37] мадам?

– Да.

– А кого еще вы предпочитаете, когда приходит желание погрузиться в мир литературы?

– Я весьма неравнодушна ко всему романтическому. – Это ложь. На самом деле я неравнодушна к остроумию и острословию Лафонтена, но я чувствую, какое романтическое сердце бьется под этим расшитым золотом камзолом. Он ведь украсил мои волосы розой! – Больше всего я люблю Луизу Лабе.

– Ах, вот теперь вы меня разочаровали, мадам. Не стоит тратить время на поэтесс. Я полагаю, только мужчинам хватает душевных сил и смелости проникать в глубины человеческих переживаний, без чего не может быть истинной поэзии. Не сомневаюсь, что в этом вы со мною не можете не согласиться.

Я осторожно обхожу упавшую на землю ветку боярышника и так же осторожно не замечаю, сколь небрежно он отмахнулся от моих пристрастий. Потом делаю глубокий вдох и кладу руку на локоть короля, останавливая его. Луиза вздрагивает, словно обожглась, но король останавливается и с удивлением поворачивается ко мне.

– Позвольте прочитать вам один сонет, дабы попытаться переменить ваше мнение о поэтессах. Только один сонет. – Я приближаюсь к нему настолько, что мы едва не соприкасаемся телами, и смотрю ему прямо в глаза.

Он кивает, давая мне разрешение, но глаз с меня при этом не сводит.

– Переубедите меня, мадам.

Я набираю в грудь побольше воздуха и начинаю:

– Я пламенем объята в холод лютый…

– А потом она говорит лакею: «Уберите это прочь!»

– Тихо! – командует король к неудовольствию де Мёза, который громко сплетничает в группе придворных, приближающейся к нам. – Я буду слушать эти прекрасные стихи в прекрасной компании и в совершенной тишине. Ступайте прочь! Все.

Придворные склоняются и удаляются поспешно, бормоча извинения. У Мёза лицо делается краснее цветка, торчащего в петлице его камзола.

– Бижу, это и вас касается. – Король сопровождает эти слова милой улыбкой, но за нею ощущается ледяная глыба. Он небрежным жестом отпускает Луизу, и я думаю: «Вот человек, который редко дает себе труд подумать о других. Совсем редко». Если бы не стояла такая жара, меня бы пробрала дрожь от холода.

– Конечно, любезный государь. Не сомневаюсь, что стихи вам понравятся – у Марианны такой прекрасный голос.

Луиза без всякого выражения на лице поворачивается и медленно бредет по дорожке к дворцу. Ее одинокая фигура маячит на фоне кирпичей медового цвета, залитых золотыми лучами заходящего солнца. Мы смотрим, как она уходит, но в ее изящной неторопливой походке нет ничего, что свидетельствовало бы о поражении.

Бедняжка Луиза!

Король берет меня под руку и ведет за угол, где среди кустов, напротив фонтана, лишенного скульптурных украшений, стоит одинокая скамья. Рыжий кролик пугается нас и уносится куда-то, мы остаемся совершенно одни.

– Уединение в самом сердце Версаля? Так вы король или кудесник? – весело говорю я.

– Для вас, милая Марианна, я могу быть и тем, и другим, – отвечает король, впервые называя меня просто по имени.

Мы садимся рядом на каменную скамью, и он не отпускает мою руку.