Читаем Сестры из Версаля. Любовницы короля полностью

Сестры из Версаля. Любовницы короля

Я согрешила с Людовиком, но этот грех – прелюбодеяние – не настоящий грех. Нет, настоящий грех – это то невежество, в котором я жила, грех – моя невнимательность к страданиям своих ближних. И поэтому я решаюсь посвятить всю оставшуюся жизнь беднякам, сделать их жизнь на этой земле чуть-чуть лучше, чуть добрее, чуть мягче. Не буду я уходить в монастырь, ибо верю, что смогу принести больше пользы здесь, чем за толстыми монастырскими стенами.

Входит Жакоб с моей накидкой такого же коричневого цвета, как та, которую я когда-то носила, отправляясь на тайные свидания с королем. Сейчас я ношу ее не из-за ностальгии, а в качестве напоминания о тех греховных временах. Я даже раздумываю над тем, чтобы носить власяницу, поскольку во мне растет потребность даже физически напоминать себе о том, как неправильно я жила и как велико должно быть наказание.

– Сегодня дождь, мадам, – говорит Жакоб, завязывая на мне накидку. – А Мари сказала, что мясник принес обещанные почки, она уверена, что сможет испечь вкусный пирог.

– А кости прислал? – обеспокоилась я.

– Разумеется, мадам. И добавил еще пару фунтов жира. Добрый он человек.

– Пусть Мари все отошлет в лечебницу Сен-Мишель.

– Хорошо, хорошо.

Мы медленно бредем по улице, нас преследует мелкий дождик, пока мы идем к церкви. Сюда, в Сен-Эсташ, я прихожу каждое утро, часто бываю и по вечерам. Устраиваюсь на свою любимую скамью. Для меня потертая деревянная дубовая скамья как знакомая подушка. Я дома, в душе царит покой.

Я молюсь за Людовика, даже несмотря на то, что мы больше не вместе. Я молюсь не о том, чтобы он вновь сделал меня своей любовницей, а о том, чтобы он однажды увидел свои ошибки, раскаялся и вернулся к королеве как добрый христианин, чтобы дальше жил в добродетели, а не в грехе. И хотя я молюсь за короля, мне открываются наконец-то все его ошибки: он человек слабый и эгоистичный.

А еще я молюсь за своих сестер. До меня доходят слухи, ужасные слухи. Меня передергивает, душу наполняет мучительное чувство стыда из-за того, что они делают сейчас то же самое, что делала я. Ведь можно каяться всю жизнь, но Господу этого будет недостаточно.

И особенно я молюсь за Марианну. После смерти Господь обязательно накажет ее, однако было бы неплохо, если бы она была наказана еще при жизни. Я была бы очень признательна за это Всевышнему. Я молюсь за то, чтобы это случилось, а потом молюсь, чтобы меня простили за мои мстительные мысли.

Когда я встаю, чтобы уйти, сидящий на скамье рядом со мной человек поворачивается и смотрит на меня. Наши взгляды встречаются, и я вижу, что он меня узнал, меня многие знают. Не понимаю откуда. Неужели вместе с этими непристойными куплетами бродят еще и рисунки?

– Шлюха! – ругается он, и голос его сочится ядом. Эти слова потрясают меня, но потом бальзамом разливаются по сердцу.

– Вы вольны думать, как вам заблагорассудится, месье, – спокойно отвечаю я. – Вы, должно быть, человек честный, и я благодарю вас за эту откровенность. – Я несколько секунд смотрю ему прямо в глаза, и он стыдливо отводит взгляд. – Благодарю вас, – еще раз шепчу я.

Мы с Жакоб молча возвращаемся домой, по дороге начинается дождь, тяжелые капли падают на толстую шерстяную накидку.